Чтения о русской поэзии - Николай Иванович Калягин

сути своей идолопоклоннической. На алтарь такой любви необходимо будут приноситься человеческие жертвы: из семейного рая будут изгоняться «во тьму внешнюю» лишние родственники, бывшие друзья и прочие «враги нашей любви». У такой-то именно любви «враги» обретаются всегда в изобилии.

Когда Баратынский за полгода до смерти обращается к жене со словами: «О, сколько раз к тебе, святой и нежной, ⁄⁄Я приникал главой своей мятежной, ⁄⁄С тобой себе и Небу веря вновь», – то он создает в этих стихах «ложный образ счастья», изображает извращенную, «перевернутую» иерархию бытия. Я с тобой – поэтому я могу верить в себя – поэтому я могу верить Небу. Неудивительно, что страх за здоровье жены убил Баратынского в Неаполе, – потеряв жену, он автоматически терял и Небо и самого себя… Правильный порядок совершенно противоположен: я верю Небу – поэтому я могу быть верен себе – поэтому я могу любить другого (другую).

Вы понимаете? Конечно, нет. Именно этого вы и не понимаете…

Попробуем подойти к нашей теме с другого конца. Ключом к поэзии Баратынского послужило для нас сегодня следующее его двустишие:

И как нашел я друга в поколеньи,

Читателя найду в потомстве я.

«Друг в поколеньи» – это Киреевский, которому Баратынский написал однажды: «Дружба твоя, милый Киреевский, принадлежит к моему домашнему счастию; картина его была бы весьма неполной, ежели б я пропустил речи наши о тебе, удовольствие, с которым мы читаем твои письма, искренность, с которою тебя любим и радуемся, что ты платишь нам тем же. Мы оба видим в тебе милого брата и мысленно приобщаем тебя к нашей семейной жизни. Ты из нее не выходишь и в мечтах наших о будущем…» Современный исследователь творчества Баратынского А. М. Песков пишет: «В конце 1828 – начале 1829 он сблизился с И. В. Киреевским, чья дружба стала для него такой же насущной частью жизни, как любовь Настасьи Львовны». После смерти Дельвига Баратынский переносит на Киреевского «все свои душевные и литературные интересы». С начала 30-х годов Баратынский понемногу «отсекает старые дружеские связи», в том числе литературные, – они больше не нужны, для счастья вполне достаточно Настасьи Львовны и Ивана Васильевича.

Сойдясь с Киреевским, найдя в своем поколеньи истинного друга, Баратынский возводит на этом камне храм своего поэтического бессмертия. «Киреевский сумел меня понять. Как знать? В будущих поколениях появятся новые Киреевские. Случившееся однажды может повториться вновь: как нашел я друга в поколеньи, читателя найду в потомстве я». Это строго логично, это неопровержимо. Но как же страшно подшутила жизнь над лучшими надеждами Баратынского! Друга он потерял, друг превратился в его глазах во врага. Поэзия Баратынского с этого часа подпадает под новое определение: «Как потерял я друга в поколеньи, так, вероятно, потеряю и читателя в потомстве…»

Причина разрыва Баратынского с Киреевским в точности неизвестна. Песков пишет по этому поводу следующее: «Со второй половины 1834 г. в жизни Боратынского происходит резкий перелом, причиной которого стал разрыв отношений с Киреевским из-за каких-то слухов, дошедших до Боратынских в таком виде, что они сочли их распространителями Киреевского и А. П. Елагину (мать Киреевского. – Н. К.) <…> Только при болезненном состоянии духа можно было заподозрить Киреевского и его мать в причастности к такого рода вздору. Боратынский и Настасья Львовна заподозрили и отвергли былую привязанность навсегда, отравив тем самым и собственную жизнь – памятью о предательстве друзей, и жизнь былых конфидентов».

По-видимому, Киреевские возлагали вину за случившееся на Настасью Львовну. (В одном из поздних писем своих, написанном уже после кончины Настасьи Львовны и адресованном невестке Баратынского, Елагина спрашивает с горечью: «Неужели дети моего вечно мне милого Евгения Абрамовича наследовали непостижимую для меня ненависть своей матери?») Вряд ли это справедливо. Баратынский на равных участвовал со своей женой в играх «против остального мира». Ясно, что в семье Киреевских-Елагиных Баратынского всегда ценили чуть выше, чем его жену (просто потому, что в семье Киреевских-Елагиных Баратынского ценили вообще чрезвычайно высоко), и этого микроскопического «чуть» вполне хватило для разрыва. В глазах Баратынского члены этой семьи как-то «обидели» или «унизили» Настасью Львовну, совершив тем самым грех непрощаемый. За себя Баратынский мог всë простить, но обидчик Настасьи Львовны автоматически становился ему врагом… Женитьба Киреевского на Н. П. Арбеневой в апреле 1834 года ускорила, по-видимому, роковую развязку. По мысли Баратынских, давно обдуманной и взлелеянной, Киреевскому следовало жениться на Соничке Энгельгардт. Эта славная девушка, младшая сестра Настасьи Львовны, входила в семью Баратынских и была равно любима обоими супругами. («Обнимаю тебя, детей и Соничку», – писал Баратынский жене, когда хозяйственные дела ненадолго удаляли его из дома.) Женитьба Киреевского на посторонней пробивала брешь в круговой обороне, выстроенной Баратынскими против остального мира. «Мы оба видим в тебе милого брата и мысленно приобщаем тебя к нашей семейной жизни. Ты из нее не выходишь и в мечтах наших о будущем…» Киреевский много лет любил Н. П. Арбеневу, не раз делал ей предложение, прежде чем она согласилась за него выйти, – что нужды в том? Своим браком он разрушил мечты Баратынских о будущем.

Во всей этой мутной истории один только момент является по-настоящему важным. Киреевский продолжал любить Баратынского после всего случившегося, – Баратынский Киреевского возненавидел.

И вот здесь мы можем без каких-либо оговорок и смягчений говорить про «ложь» Баратынского. Поэтический гений, мощный ум, исключительная правдивость, душевная изощренность не предохранили его от этой лжи, ибо, как удостоверяет нас точная народная поговорка, «на грех мастера нет».

Велик Господь! Он милосерд, но прав:

Нет на земле ничтожного мгновенья;

Прощает Он безумию забав,

Но никогда пирам злоумышленья, ―

в этих великолепных строках, которые мы не раз уже вспоминали на наших чтениях, присутствует тончайшая примесь лжи. Эта примесь не вредит стихам – мы не обязаны знать, что Баратынский подразумевает здесь Киреевского, который со своими друзьями-славянофилами собирается в Москве на «пирах злоумышленья», изрывает под Баратынским «сокрытый ров» и делает ему (якобы) «разные пакости». Но она в них присутствует.

Поэты великие и малые, читатели умные и глупые, люди, вовсе не интересующиеся стихами, – все находятся одинаково под властью первородного греха. Поэзия – часть мира, который поврежден в основе своей. Поэзия поможет нам лучше понять этот мир, свое положение в нем. Но поэзия не исцелит этот мир и не спасет его. Никакой поэт – будь то Баратынский, будь то Тютчев, будь то сам Пушкин – не должен становиться для нас