Чтения о русской поэзии - Николай Иванович Калягин

«Великое бремя, страшное бремя души», – обмолвился однажды Жуковский; тяжким бременем может показаться кому-то и отеческая, патриархальная власть царя, если этот царь, подобно Николаю I, находится на высоте своего призвания! С отцами вообще трудно. Они вмешиваются в дела подрастающих детей, мешают им жить. Им до всего есть дело! В основе их постоянной, угрюмой озабоченности лежит любовь, но эта-то любовь родительская гнетет и давит подрастающих сыновей… Так устроен наш мир, он несовершенен. Но «дивный новый мир», описанный у Хаксли, – мир, в котором детей будут зачинать в пробирке и воспитывать в казенном учреждении, в тысячу раз хуже нашего несовершенного, нашего традиционно трудного мира.

Русским писателям в николаевскую эпоху жилось непросто. Царская опека многих из них раздражала, казалась незаслуженно строгой и вообще излишней. Отдельные писатели не выдерживали мощного давления сверху: погиб Полежаев, «сломался» Николай Полевой. Но ведь абсолютное большинство – справилось.

На пятом чтении мы уже вспоминали слова Николая I: «Не сам я взял то место, на котором сижу, его дал мне Бог, оно не лучше галер». Поэт Аполлон Майков, один из доброй сотни «птенцов гнезда Николаева», прославивших Россию во всем мире, выразился так о воспитавшей его эпохе:

Мы выросли в суровой школе,

В преданьях рыцарских веков,

И зрели разумом и волей

Среди лишений и трудов.

Майков ясно сознает, что в эпоху буржуазных реформ, начавшуюся после смерти Николая I, «поэт той школы и закала» может выглядеть смешным. Но поэт остается до гроба верен идеалам воспитавшей его эпохи – эпохи царя-рыцаря.

И пусть для всех погаснет небо,

И в тьме приволье все найдут,

И ради похоти и хлеба

На всё святое посягнут, ―

Один он – с поднятым забралом ―

На площади – пред всей толпой ―

Швырнет Астартам и Ваалам

Перчатку с вызовом на бой.

Таких деятелей воспитывала николаевская эпоха, такой закал давала она людям.

(Следует добавить, наверное, что идеалы Николая I ничем существенно не отличались от идеалов его старшего брата и отца, от идеалов Екатерины II и Петра Великого. Просто ему выпала честь завершить работу, начатую ими.)

«Свое твердое слово сказал Николай I – и Киреевский был спасен им как национальный мыслитель». А разве не спас Александр I Баратынского? Что может быть обычнее и грустнее той истории, которая случилась с Баратынским в 1816 году? Подросток сначала перестал учиться и дважды остался на второй год в предпоследнем классе Пажеского корпуса, потом попал в дурную компанию, потом сделался в ней вожаком, наконец, совершил преступление… Подростка можно было простить, счесть его преступление проступком, детской шалостью или найти преступлению благовидное объяснение («среда заела», «дурной педагог встретился в корпусе» и т. п.), тем самым навсегда уничтожив в подростке нравственное чувство, способность отличать должное от недолжного. Подростка нужно было наказать… В Англии 1816 года за такое преступление (похищены были золотая табакерка и несколько сот рублей) полагалась смертная казнь; в любой современной демократии перед Баратынским навсегда закрылась бы дорога в хорошее общество. Имея талант, он мог бы стать в России XIX-го столетия «проклятым поэтом» и открыть на сто лет раньше Есенина «Москву кабацкую»; в наши дни он мог бы стать каким-нибудь рок-поэтом, специализирующимся на «протесте»… Но того Баратынского, который сочетал «изящную мерность» с «благородной щеголеватостью», который мог писать на языке лучшего общества, потому что он и принадлежал неотъемлемо к лучшему обществу, мы бы тогда не узнали.

Это надо было умудриться так повести дело, чтобы и наказание оказалось полновесным и реабилитация – полной. Голова кружится, когда представляешь себе русского царя, победителя Наполеона и владыку полумира, который прилежно занимается судьбой одного оступившегося подростка, читает доклады о нем, произносит «Еще не пора» (т. е. не пора простить, произведя в офицеры), «Нужно подождать», «Вот теперь пора». Подростка провели по лезвию бритвы – и реально спасли. В этом суть патриархальной власти, действующей иногда в обход сурового и прямолинейного закона, внутренне обращенной к тому «штучному товару», которым является искони душа человеческая. Это дела любви.

Представляю, какое бурное веселье вызовут две последние фразы у людей либеральной ориентации. Неизбежно начнут вспоминать они роман Оруэлла «1984», на последней странице которого герой, как известно, сумел полюбить диктатора, разрушившего его жизнь… Лично я не вижу большого сходства между властью наследственной и властью приобретенной, между царем, которого Бог дарует народу, и безбожным политиканом, захватившим власть в стране ценою многих преступлений. Но я понимаю, что столь тонкие различия либералу недоступны. Тем более, что большинство диктаторов, действовавших в XX столетии, так или иначе русским царям подражали. «Дьявол обезьяна Бога», а это значит, по либеральной логике: Бог виноват в том, что дьявол под Него подделывается.

Дело не в этом. Просто, в отличие от героя Оруэлла, Баратынский не сумел полюбить императора Александра. И Киреевский с Достоевским не смогли полюбить императора Николая (Н. П. Ильин в своей книге с огорчением упоминает о том, что «Киреевский так и не понял настоящей роли русского царя в своей жизни»). Киреевский и Достоевский изменились под прямым воздействием Николая I – и стали Киреевским и Достоевским. Чувствуете разницу между реальностью николаевской эпохи и забойным романом английского экс-коммуниста? («Нет, не чувствую», – ответит истинный либерал, если каким-то чудом дочитает мою книгу до настоящего места.)

Николай I – совсем не академическая и не антикварная личность. Вспомним Р. Пайпса, ведущего специалиста по русской истории в Соединенных Штатах и советника президента этой страны, который утверждал, что российское законодательство николаевской эпохи является «источником всех антилебиральных течений XX века». По мнению Пайпса, именно с законодательства Николая I скопировал законы «третьего рейха» Гитлер. «Значение николаевского законодательства для тоталитаризма сравнимо по значению с Великой хартией вольности для демократии» (цитирую по «Русофобии» И. Р. Шафаревича). Представление о России как о «жандарме Европы», Крымская война, связанный с этой войной всплеск русофобских настроений в Западной Европе, никогда уже с тех пор не угасавших до конца, – все это связано напрямую с личностью Николая Павловича. Вспомним «Розу мира» Д. Андреева, в которой Николай I помещен в аду неподалеку от Ивана IV и Сталина. (Ленина же Д. Андреев вывел из своего ада на чистый воздух, поскольку Ленин, вследствие принадлежности к ордену российской интеллигенции, «не смог стать тираном».) Вспомним суждение Вл. Набокова о Николае I: «Холодность его натуры пронизала собою русскую жизнь куда больше, чем пошлость последующих властителей, а его