Чтения о русской поэзии - Николай Иванович Калягин

с точки зрения Гете, должны были по справедливости достаться самому Гете как автору несравненно более здоровых и ценных художественных произведений. Утрата этих именно крох болезненно им воспринималась. Гете твердо рассчитывал и на них.)

Тютчев не меньше Гете ценит великую цивилизацию Запада; Тютчев высоко ценит и самого Гете. (Кожинов в своей книге приводит любопытный фрагмент тютчевского письма, отправленного 29 августа 1847 года из Франкфурта-на-Майне, где Тютчев гостил в то время в компании с Жуковским: «Вчера <…> исполнилось 98 лет со дня рождения довольно известного франкфуртского гражданина – Гете, – но, право, сдается мне, что во всем Франкфурте только мы одни и были достаточно простодушны, чтобы вспомнить об этой славной годовщине».)

Все эти великолепные земные вещи – вот эти сокровища, из которых составилась веками пресловутая «культура человечества», кажутся Тютчеву чрезвычайно привлекательными. Потому-то и тоскует Тютчев, потому-то и отравлена для него радость бытия, что все эти вещи, ради которых только и стоит жить на земле, – они все непрочны. На этих великолепных вещах не может успокоиться тревожный человеческий дух, живой человек не может на них закрепиться, не может на них остановиться.

Тютчев по совести не способен разделить простодушную веру в некий «прогресс», который приводит шаг за шагом к росту общечеловеческой духовной культуры и знаменуется тем, что в отдельных государствах земного шара (наиболее передовых) появляются такие «боговдохновенные» художники, как Шекспир, Рафаэль, Моцарт и Гете. Горький личный опыт нашептывает Тютчеву еретическую, но острую мысль: справедливая оценка художественных сокровищ на земле едва ли возможна.

И хуже того. Если теория прогресса верна, то она ведь вступает в непримиримое противоречие как с идеей художественной ценности, так и с претензией «боговдохновенного» художника на то, что его труды будут жить в веках.

В мире существуют, как известно, две теории прогресса: «французская» (по терминологии Страхова), опирающаяся на квазифилософскую публицистику Вольтера, Кондорсе и т. п., и «немецкая» теория прогресса, выработанная Гегелем.

Французская вера в однолинейный и непрерывный прогресс человечества – вера в то, что «знания будут нарастать, человеколюбие распространяться, удобства жизни накопляться», – вера совсем убогая. Но претензию художника на право жить в веках даже и эта убогая вера никоим образом не обеспечивает. Судите сами. Допустим, что на земле раз в сто лет появляется один условный «Гете» (то есть абсолютный художник, главный в своем столетии) и десяток-другой условных «Шиллеров», «Вальтер Скоттов» и «Байронов» (тоже крупных художников, но чуть менее значительных). Теперь смотрите. Через одну только тысячу лет сплошного прогресса человеческая культура прирастет еще десятью «Гете» и сотней-другой «Шиллеров-Байронов». Куда их столько?

Понятно, что «французская» теория молчаливо предполагает, что к концу даже самого первого будущего тысячелетия (из числа бесконечной череды тысячелетий, предстоящих человечеству) про первоначального Гете, одного из одиннадцати славных предшественников того настоящего Гете, который будет владеть умами человечества в 2999 году, никто, кроме сотни специалистов по первобытной культуре, помнить не будет.

Несравненно более глубокомысленная теория прогресса, гегелевская, тоже утверждает, что человечество непрерывно идет вперед, но, по замечанию Страхова, идет вперед так, «что все им достигнутые результаты могут оказаться требующими совершенной замены другими». «Гегель с великой тонкостью показал, что случаи видимого падения и бедствий человечества все-таки составляют шаг вперед, что является новый дух, который, стремясь проявиться, разрушает древние формы, но созревание которого составляет все-таки благо».

В реальности сегодняшнего дня очередной «новый дух» проявляется уже – но проявляется таким образом, что серьезные люди всерьез обдумывают совет Спасителя «бежать в горы». Может, и пора уже?

Результаты, достигнутые некогда Шекспиром, Рафаэлем, Моцартом и другими носителями древнего западноевропейского духа, доисторические формы их художественного творчества заменены за последние полторы сотни лет вот именно что совершенно другими результатами и формами. Пачкотня модернистов, все эти их отвязные шедевры, создаваемые по дюжине одним-единственным взмахом левой ноги модерниста, образовали такое облако пыли, за которым классические произведения прошлого стали совсем незаметны.

Ясно во всяком случае, что и эта теория не обеспечивает претензию художника на жизнь в веках. Сам Гете никогда не признал бы своим правопреемником в искусстве Боба Дилана, которого авторитетный Нобелевский комитет назвал только что главным писателем Земли. Ясно также, что почитатели Боба Дилана не станут читать Гете. Не захотят, не смогут… Гете и Боб Дилан – разного духа люди.

Правильная теория прогресса, которой придерживались во все времена все разумные люди, состоит в том, что никакого прогресса на земле не существует. Человечество не идет вперед, но и на месте не топчется, – человечество меняется. В ходе исторического процесса человечество что-то приобретает и что-то навсегда утрачивает. Эти приобретения и эти утраты более или менее равноценны друг другу.

Человечество, повторюсь, меняется – меняется по тем же приблизительно законам, по которым меняются составляющие его племена, по которым меняются составляющие его люди. Это очень непростые законы!

Человек рождается, взрослеет, дряхлеет и умирает, – кто же, глядя на эту извечную картину, скажет: «Человек прогрессирует»?! Сказать, что человек до поры до времени (до сорока, скажем, лет) прогрессирует, а потом перестает, тоже нельзя. Во-первых, люди, взрослея, утрачивают целый ряд прекрасных качеств, присущих первоначальному возрасту (детскую чистоту, юношеский максимализм). Во-вторых, и взрослеют-то люди по-разному.

Пушкин в семь лет катался с ледяной горки, а в тридцать шесть лет написал «Медного всадника». Прогресс очевидный! Володя Ульянов в семь лет катался с ледяной горки, а в сорок семь лет развязал (и через 3–4 года успешно завершил) гражданскую войну в России, погубившую не менее двадцати миллионов жизней. Очевидный регресс? Трудный вопрос… Правильнее будет сказать, что Володя Ульянов все эти сорок лет непрерывно совершенствовался во зле, непрерывно прогрессировал в сторону зла. Получается, что Пушкин и Ульянов развивались одинаково интенсивно, но развивались по-разному: в разные стороны развивались.

Бывает и такое, что человек совсем никак не развивается: кушает и спит весь отведенный ему век, только спит и кушает. А и те люди, которые развиваются в одинаковом примерно направлении, – все равно они развиваются самобытно.

Возьмем «сторону», которая нам ближе, – литературную сторону. Почему один писатель в молодости шутя создает шедевры, а после сорока лет никуда уже не годится – пишет стихи про Веру Засулич (как Полонский) или просто выживает из ума (как Ницше)? Почему другой писатель до сорока лет только играет в карты по маленькой, а потом вдруг принимается за дело и до самой смерти выдает на-гора шедевр за шедевром (как С. Т. Аксаков)? Почему другой еще писатель рано начинает, совершенствуется всю жизнь и в восемьдесят лет создает лучшие свои вещи (как Софокл)? Кто же способен свести