Чтения о русской поэзии - Николай Иванович Калягин

Ветру привольно и весело рыщется!

Сколько в далекую даль ни гляди,

Все пустота – ничего впереди!

Но остаются по лесе печальники…

Любит наш темный народ сохранять

Рощицы малые! Имя им – жальники!

Меткое имя, – умеют назвать!

…………………………………………….

Бедный ты, бедный! Совсем беззащитен…

Но бережет тебя черный народ;

Хворых березанек, чалых ракитин

Он не изводит вконец, не дерет…

И, беспощадно снося великанов

С их глубоко разветвленных корней, —

В избах в поддонках разбитых стаканов,

В битых горшочках, на радость детей,

Всюду охотно разводит герани,

Гонит корявый лимон из зерна!..

Скромные всходы благих начинаний

Чахнут в пыли, в паутине окна…

Ни один русофоб в мире не выдумает более горьких, более безотрадных слов о русском национальном характере, о русском народе, о самой России. Ума не хватит. (Напомню для малосведущих, что благими начинаниями, по Данте, вымощена дорога в ад.)

Почему в самом деле мы так безразличны к своему быту, почему так варварски относимся к земле, на которой живем?

Классическое определение русского национального характера, принадлежащее Астафьеву (на пятом чтении мы это определение вспоминали): «Глубина, многосторонность, энергичная подвижность и теплота внутренней жизни и ее интересов рядом с неспособностью и несклонностью ко всяким задачам внешней организации, внешнего упорядочения жизни и – соответствующее равнодушие к внешним формам», – способно многое объяснить, но это объяснение далеко не каждого человека, искренне за Россию болеющего, утешит. Потому что слишком часто на нашей памяти вопиющие недостатки в области внешней организации русской жизни (в области права, в области здравоохранения, в области защиты природы) исправлялись к очередной юбилейной советской дате одной лишь теплотой внутренней жизни певицы, энергично и подвижно исполнявшей с трибуны кремлевского Дворца Съездов: «Люблю березку русскую».

(Почему так радует глаз в стихотворении Случевского уродская «березанька»? Да потому только, что натуральную русскую березку многие из нас успели, благодаря усилиям советского культпросвета, возненавидеть.)

Чем же заслонялся сам Случевский от выраженного им в стихотворении «Жальники» скорбного воззрения на Россию? «Всë пустота – ничего впереди»?

Заслонялся, на первый взгляд, сущими пустяками. Воронами и воробьями, в частности.

Наши обычные птицы прелестные,

Галка, ворона и вор-воробей!

Счастливым странам не столько известные,

Сколько известны отчизне моей…

(счастливые страны здесь, понятное дело, страны Западной Европы; Случевский напоминает нам о том, что Россия, по произволению Божию, – холодная страна, несчастливая в климатическом отношении)

Ваши окраски всë серые, чëрные,

Да и обличьем вы очень просты:

Клювы как клювы, прямые, проворные,

И без фигурчатых перьев хвосты.

…………………………………………………

И для картины вы очень существенны

В долгую зиму в полях и лесах!

Все ваши сборища шумны, торжественны

И происходят у всех на глазах.

……………………………………………………

Жизнь хоть и скромная, жизнь хоть и малая,

Хоть небольшая, а все благодать,

Жизнь в испытаньях великих бывалая,

Годная многое вновь испытать…

Или такими еще картинками заслонялся Случевский:

Искрится солнце так ярко,

Светит лазурь так глубоко!

В груды подсолнечник свален

Подле блестящего тока.

…………………………………………

Венчиком дети уселись,

Семечки щиплют искусно;

Зерен-то, зерен… Без счета!

Каждое зернышко вкусно.

И не встречается, право,

Даже и в царской палате

Этаких груд наслажденья,

Этакой тьмы благодати!

Кому-то покажутся наивностью попытки Случевского заслониться от яви. «А то в счастливых западных странах нету подсолнухов и воробьев! Великие страны велики, независимо от населяющих ее пернатых тварей. Нашел, чем хвастаться, русопят».

Русопят (он же русофил) никогда своей страной и своими русскими воробьями не хвастается. Просто и та и эти милы ему.

В процитированных выше стихотворениях ключевое слово – «благодать». Это сложное понятие. Но в несчастливой России оно до сих пор желанно и близко любому обывателю.

Загляните при случае в русский храм, когда в нем совершается богослуженье. Подождите немного (долго ждать не придется), и на ваших глазах дьякон, взмахнув орарем, возгласит: «Заступи, спаси, помилуй и сохрани нас, Боже, Твоею благодатию».

Благодать – такая вещь, которую невозможно измерить и взвесить. Поэтому современный мир признает ее несуществующей. Но где-то она существует, эта вещь.

Великий Тютчев говорил о ней прикровенно («Умом Россию не понять»); прямолинейный Майков попытался в старости эту неуловимую вещь запротоколировать и въяве ошеломленному Западу предъявить:

«Что может миру дать Восток?

Голыш, – а о насущном хлебе

С презреньем умствует пророк,

Душой витающий на небе!..» —

Так гордый римлянин судил

И – пал пред рубищем Мессии…

Не то же ль искони твердил

И гордый Запад о России?

Она же верует, что несть

Спасенья в пурпуре и злате,

А в тех немногих, в коих есть

Еще остаток благодати.

В принципе это верно. Мы не претендуем на благодать. Но мы всегда ее ищем. Мы радуемся людям, в которых, кажется нам, отблеск благодати присутствует… Мы слишком часто ошибаемся в своем поиске.

Мы утешаем себя тем, что Бог, который в христианской культуре Запада мостит человеку дорогу в ад благими его намерениями, в Восточном христианстве, по слову Иоанна Златоуста, «и дела приемлет, и предложение хвалит». Бог православных – намерения целует.

Но мы понимаем, что наши поиски остальному миру чужды и малопонятны. Майковский «остаток благодати» и великолепный оксюморон Случевского «тьма благодати» одинаково несимпатичны человеческому существу, наблюдающему русскую жизнь со стороны Любека.

Оставим же Майкова с его наивными попытками хоть что-то гордому Западу доказать и возвратимся к Случевскому.

И заметим с некоторым удивлением, что наш разговор об этом замечательном поэте подошел к естественному концу. Все главное, сущностно важное о Случевском нами уже сказано. Повторяться не стоит.

«Как! – возопит на этом месте самый умный из моих читателей. – Изображать Случевского каким-то рыхлым добряком, каким-то беззубым “всероссийским старостой”; толковать важно о подсолнухах, воронах и воробьях, оставив без рассмотрения всю демонологию Случевского, весь его фундаментальный стихотворный цикл «Мефистофель», все его макаберные поэмы (в которых то сестра соблазняет брата, то безутешный вдовец раскапывает ночью на петербургском общественном кладбище могилу супруги, надеясь найти в гробу доказательство ее