Чтения о русской поэзии - Николай Иванович Калягин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Конечно, странное место наш Петербург, где можно запросто подойти к усыпальнице Петра Великого, к могиле Ломоносова, к могиле Суворова, к могиле Карамзина, к могиле Баратынского, к могиле Достоевского…
В этом городе любовь к отеческим гробам получает мощную поддержку!
Нам есть что отстаивать. Есть что защищать. Есть за что, если понадобится умирать, умереть.
Сегодняшнее чтение закончено. На будущих чтениях (если они будут) мы займемся русской поэзией ХХ века.
Но скажу заранее, что поэзия ХХ века, при всех ее достоинствах, явление принципиально вторичное.
Все главное в русской поэзии мы уже обсудили.
2019
Чтение 15
Поговорим о русском символизме.
На прошлом чтении мы начали осваивать дальние подступы к этой обширной и благодарной теме: наискосок рассмотрели поэтов, которых сами символисты называли своими предшественниками: обсудили (и где-то даже осудили) Вл. Соловьева, Надсона, Фофанова.
Но символисты считали своими предшественниками всех без исключения великих поэтов земли: Тютчева и Фета, «Шакеспеара» и Кальдерона, Бодлера и Александра Добролюбова…
От последнего имени мы и оттолкнемся. Александр Добролюбов – предшественник несомненный: один из четырех-пяти атлантов, удержавших на своих каменных плечах вход в главное здание русского символизма и где-то даже означенный вход в глухой стене народничества предварительно проковырявших. Познакомимся с этими интересными людьми.
Начнем не с Добролюбова, но, по порядку старшинства, с Минского.
Этот атлант, родившийся в 1855 году в селе Глубокое Виленской губернии, носил изначально фамилию Виленкин. Но креативный, как все бедные еврейские подростки, он пулей из родного захолустья вылетел и, пронзив насквозь Минскую гимназию, утвердился в здании двенадцати коллегий Санкт-Петербургского университета. Подросток оказался впридачу поэтом; здесь обрывается Виленкин (по губернии) и начинается Минский (по гимназии); многое множество стихов последнего появилось в периодической печати на рубеже 70–80-х годов ХIХ столетия.
Поэзия Минского отвечала главному требованию тогдашнего книжного рынка: она была антиправительственной. Фирменное ее отличие составляла гражданская рефлексия: тонкие колебания между «жаждой борьбы» и «неуверенностью как в ее результатах, так и в своих силах». «Неуверенность в результатах» была по тем временам невероятной почти новаторской смелостью.
Первый стихотворный сборник Минского подвергся цензурному запрещению, что привлекло общее сочувственное внимание к его поэзии. На Минского обрушилась слава. Достаточно сказать, что Репин написал свою слишком известную картину «Отказ от исповеди», вдохновившись поэмой Минского «Последняя исповедь», которая появилась в нелегальной газете «Народная воля» незадолго до цареубийства 1 марта 1881 года.
После цареубийства Минский сумел напечатать в официальной периодике стихотворение, носившее затейливое название «Казнь жирондиста (К картине К. Мюллера в Люксембургском музее)». В нем под шифром «жирондиста» сочувственно описывался жизненный путь русского нигилиста-цареубийцы:
Тронулась в путь колесница позорная…
Узник, как снег, побелел.
Сердце укутало облако черное,
Ум от тоски онемел.
В следующих строках рассказывается о том, каким образом герой стихотворения докатился до столь плачевной участи – участи человека, приговоренного к смертной казни:
Первую книгу прочел он заветную.
Другом была ему книга дана.
Вечером сел он и ночь неприметную
С нею провел он без сна.
Помнит: он встал обновленным,
К другу скорей побежал.
Крепко в порыве смущенном
Руку ему он пожал —
И полилися вдруг слезы блаженные…
День этот вместе они провели.
Плача, давали обеты священные,
В жертву себя обрекли…
……………………………………………………………
Родина-мать! Сохрани же, любя,
Память того, кто погиб за тебя!
Талант Минского как раз и заключался в умении протаскивать подобные тексты в печать. Цензура не смогла придраться к «Казни жирондиста», поскольку было точно известно, что Минский за месяц до цареубийства прочел это творение на литературном вечере в Париже. Цензорам пришлось поверить, что оно не про Желябова, а точно про жирондиста (хотя жирондистов, как и народовольцев, казнили скопом). Посвященные же знали, что герой стихотворения – Каракозов.
Казалось бы, молодому поэту, попавшему в струю и, как стали выражаться у нас позже, «созвучному эпохе», оставалось только радоваться жизни и, сохраняя счастливо выбранный курс, пожинать лавры.
Но Минский острым чутьем ощутил, что в житейском море пробилась другая струя (или, по Волынскому, «народилась новая мозговая линия»), попав в которую можно заплыть далеко!
Минский резко меняет курс: выступает в 1884 году со статьей «Старинный спор», в которой громит гражданственные тенденции в искусстве, славит вольное художество, призывает поэтов к уходу в мир фантазии, в мир «мистических переживаний». Эта статья – первый фактически манифест русского декадентства. Когда младенческая группа русских символистов стала формироваться вокруг редакции журнала «Северный вестник» (в начале 90-х годов), то авторитет Минского в этом кругу никем не оспаривался.
Современная исследовательница Л. Юркина пишет не без иронии о метаморфозе Минского: «Поэт-гражданин становится эстетом, усваивает принципы парнасцев, воспевает владычество смерти, “холодные слова” и бесстрастие, поклоняется творчеству П. Верлена, Ш. Бодлера, часто неумело им подражая».
Все верно. До 1884 года Минский неумело подражал доморощенным Некрасову и Надсону, потом выбрал новые ориентиры – международно признанные. Но неумелость никуда не делась.
Прославление революции:
Пусть же гром ударит и в мое жилище,
Пусть я даже буду первой грома пищей! —
получалось у Минского не лучше и не хуже, чем прославление смерти:
Я цепи старые свергаю,
Молитвы новые пою.
Тебе, далекой, гимн слагаю
Тебя, свободную, люблю.
Заметим, чуть забегая вперед, что Минский не стал революционным отступником, перескочив в декаденты. От прежних своих текстов он внутренне не отрекался. Просто он вырос – просто он понял однажды, что революция и смерть внутренне синонимичны, что в Бодлере истинной революционности больше, чем в Каракозове.
Сильный дебютный ход («Старинный спор») позволил Минскому выиграть партию. Он был признан отцом-основателем русского декадентства. Он стал одним из лидеров и идеологов символизма.
«Малорослый и страшный своей огромной
