Япония в меняющемся мире. Идеология. История. Имидж - Василий Элинархович Молодяков

Возвращаясь к излюбленному тезису о не-революционности фашизма, он в 1952 г. – опять-таки не ссылаясь на коминтерновские формулировки – назвал фашизм «наиболее агрессивной формой контрреволюции XX века» (6, 257), пояснив: «Фашизм непременно реакционен, но консервативная реакция не есть непременно фашизм» (6, 257, 264). Маруяма категорически отвергал тезис о том, что фашизм – не только японский, но фашизм вообще – есть некая форма социальной революции и называл его «псевдореволюцией», но признавал, что фашизм несводим к механическому поддержанию и укреплению status quo, хотя именно укрепление существующего, выражаясь коминтерновским языком, «буржуазно-помещичьего» или «монархо-фашистского» строя является одной из его главных целей. Заканчивая исследование фашизма в целом, в контекст которого он поместил свое понимание японского фашизма, Маруяма суммировал: «Фашизм ни в каком смысле не является новой социальной системой, равно как и не является попыткой какого-либо движения к ней. У него нет решительно никаких позитивных идей» (6, 276).

Во многих отношениях идеи Маруяма звучали в унисон с пропагандистской линией оккупационной администрации, в которой были сильны позиции левых либералов вроде Нормана и даже скрытых сторонников социал-демократических и коммунистических идей. Не имея возможности реализовать свои идеи и замыслы в США в условиях начавшейся «холодной войны» и жесткого курса администрации Трумэна, они смотрели на Японию как на своего рода лабораторию или даже полигон. Администрация Ёсида противилась многим реформам, предлагавшимся и проводившимся оккупационными властями, апеллируя к «коммунистической угрозе». Эскалация напряженности с превращением «холодной войны» во вполне «горячую» войну в Корее дала себя знать и во внутриполитическом положении Японии. «Чистка красных» в государственных учреждениях, проведенная правительством в тесном сотрудничестве с оккупационными властями, была направлена прежде всего на изгнание «нежелательных элементов» из газет, журналов, издательств, университетов, школ – словом, всех тех институтов, которые были связаны с образованием и воспитанием, с формированием у масс представлений о прошлом и настоящем. Да и в самих Соединенных Штатах это было время «охоты на ведьм», не в последнюю очередь развернувшейся в сфере образования, СМИ и культуры.

Лично Маруяма чистка не затронула, поскольку причислить его к «красным» было затруднительно; более того, в 1950 г., в возрасте 36 лет, он стал профессором. Внутри Токийского университета чистку был вынужден возглавить сам ректор Намбара, который – как либерал – отрицательно относился и к коммунистическим идеям экстремистского толка, и к репрессивной политике администрации Ёсида, что стало причиной резкого конфликта ректора с премьером (дело дошло до взаимных личных оскорблений) и министерством просвещения. Сместить свободно избранного ректора было невозможно, но его позиции сильно пошатнулись. Маруяма выступил с критикой чистки, которую считал несовместимой с демократией и гражданскими, в том числе академическими свободами, но никаких практических действий не предпринял.

Уже в начале пятидесятых годов японская марксистская историография подхватила популярную теорию Маруяма, но сам он постепенно стал отходить от нее. Последние по времени его работы о японском и мировом фашизме датированы 1953 г.; в 1954 г. он написал обобщающую статью «Национализм, милитаризм, фашизм» (7, 299–336) для «Энциклопедии политических наук», а в 1957 г. объединил работы по данной проблематике в сборник «Мысль и действие в современной политике». В 1963 г. был выпущен авторизованный английский перевод этой книги, положивший начало известности Маруяма за пределами Японии.

Идеология для новой Японии

Кризис японского коммунистического движения в начале 1950-х годов, связанный с поворотом руководства КПЯ к авантюристическому курсу на развертывание вооруженной партизанской борьбы в стране, не только ослабил социальную базу компартии, но и дискредитировал коммунистическую идеологию. Если концепциям Коминтерна, вызванным к жизни необходимостью единого фронта борьбы против войны и фашизма, Марума отдал несомненную дань, то послевоенные авантюры в духе Коминформа и Мао Цзэдуна с его лозунгом «Винтовка рождает власть» не могли встретить сочувственного отклика у японского мыслителя. Поэтому в пятидесятые годы Маруяма – известный, признанный философ и политолог – уделял основное внимание концепции «автономии», которая также стала для него и для его современников формой осмысления недавнего прошлого и расчета с ним. Одновременно с ее разработкой связывалось и политическое будущее японской демократии.

Концепция автономии (далее без кавычек), как и концепция «японского фашизма», выросла из осуждения недавнего прошлого и осмысления его уроков, но вместо вопроса «Кто виноват?» Маруяма поставил вопрос «Что было не так?». Указав – с достаточной степенью убедительности и основательности – на виновников тотального кризиса и военного поражения Японии, он попытался проанализировать формы и глубинный характер этого кризиса, пороки прежнего государственного строя, чтобы извлечь уроки из случившегося и предотвратить его повторение. Он не был сторонником режима Ёсида и, отмечая его реакционные и авторитарные тенденции, видел в политических реалиях современной Японии достаточно причин для беспокойства. В конце 1950 г. Маруяма осудил «чистку красных» в короткой статье с выразительным заглавием «Эпоха страха» (6, 39–42), поставив ее в один ряд с «охотой на ведьм» в США и увидев этих процессах угрозу возрождения фашизма. Двумя годами позже, уже по окончании американской оккупации, он развил эти идеи в диалоге с левым экономистом Цуру Сигэто «Фашизм под именем демократии»[137]. Для Японии наступило время, когда «демократия стала антикоммунизмом, а либеральная демократия – ортодоксией»[138]. Свободолюбивому духу Маруяма всегда была чужда любая ортодоксия.

Забегая вперед, отмечу, что демократ Маруяма и позднее выступал против японско-американского «договора безопасности» 1960 г. (это был пик его личной политической активности), американской интервенции во Вьетнаме и советской – в Чехословакии, против насилия, применявшегося японскими властями во время студенческих волнений 1968–1969 гг. и расправы над китайскими диссидентами на площади Тяньанмынь двадцать лет спустя. Беспрецедентным шагом стал его преждевременный уход из Токийского университета в 1971 г.: только уступив просьбам аспирантов, популярнейший профессор согласился на внештатную преподавательскую должность, чтобы продолжать работу с ними. Одновременно 1970-1980-е годы стали временем мирового признания Маруяма, многочисленных переводов его работ на иностранные языки, поездок за границу для чтения лекций и получения премий и почетных званий. Говоря языком диалектики, количество перешло в качество.

Вернемся к концепции автономии как результату раздумий мыслителя над насущными проблемами современности и недавней истории. Анализируя отношения личности, общества и государства в Японии, Маруяма четко осознал подчиненность личности и общества как совокупности личностей государству как аппарату подавления личности. Маруяма никогда не разделял «органическую теорию государства», рассматривая последнее как механизм, а не как организм или «форму жизни». На этом были основаны его неприятие и принципиальная критика традиционалистской националистической концепции «государственного организма» (кокутай). Напрямую связывая кокутай с «японским фашизмом», Маруяма уже в первых послевоенных работах указывал на подчиненность личности и общества – государству как на сущностный признак той системы, от которой