Черная вдова - Анатолий Безуглов

Все деньги были сотенными купюрами и в банковской упаковке. Орыся спрятала их в индийскую сумочку, а вот в хозяйственную класть не решилась. Так и села в автобус: в одной руке хозяйственная сумка, в другой - с деньгами. Опустив пять копеек в кассу, оторвала билет. Через остановку кто-то передал мелочь за проезд. Орыся находилась ближе всех к кассе. Чтобы было удобнее действовать, она опустила сумочку с деньгами в хозяйственную. И уже не вынимала ее оттуда: ехать оставалось всего одну остановку.

Дома она вынула ряженку, а хозяйственную сумку поставила в комнату профессора, для спокойствия проверив индийскую сумочку. Все на месте, замок защелкнут.

Потянуло в сон. Такая уж появилась у нее привычка в Южноморске: обязательно прикорнуть днем часика полтора-два.

Тут приехал Вадим.

- Умираю от голода! - объявил он прямо с порога. - Давай что-нибудь посущественнее.

- Надо было есть вовремя, - поворчала скорее для порядка Орыся.

- Вовремя! - хмыкнул шофер. - Шеф посылал в одно место...

- Ладно, сейчас.

Орыся пошла на хозяйскую половину. Элефтерия Константиновна разогрела голубцы. Когда Орыся принесла их Вадиму, тот вмиг разделался с ними и снова куда-то умчался.

И только она прилегла, в дверь постучали. Пришел Жоголь. Вид у него был до крайности озабоченный.

- Прости, Орысенька, что беспокою тебя, но позарез нужно позвонить в Москву, - сказал он.

- Ради бога, - кивнула Орыся на телефон.

- Понимаешь, с переговорной звонить - как на улице, - продолжал оправдываться Леонид Анисимович, набирая код и номер Москвы.

Орыся поняла, что он хотел бы поговорить без свидетелей, и, найдя какой-то предлог, вышла в сад.

Жоголь говорил минут пятнадцать. Появился он на крыльце какой-то странный, с растерянной улыбкой на лице.

- Ну, слава богу, слава богу, - проговорил Леонид Анисимович, прислоняясь к косяку.

- Добрые вести? - встрепенулась Орыся.

- Боюсь даже поверить, - ответил Жоголь. - Понимаешь, дома, в почтовом ящике, нашли записку от Михаила.

- Жив, значит? - обрадовалась за Жоголя Орыся.

- Жив, жив, и это самое главное, - вздохнул он. - А остальное непонятно...

- Что именно?

- Записка странная. Дословно пишет: "Дорогая мама, не переживай, я здоров. Но не ищи меня. Твой любящий сын". - Жоголь сдавил пальцами лоб. Хоть бы дал знать, где он, почему не хочет объявиться? Может, ему очень худо, может, нужна моя помощь!

- А из-за чего Миша сбежал? - осторожно спросила Орыся. - Ссоры никакой не было?

- Какая там ссора! - отмахнулся Леонид Анисимович. - Голоса на него никогда не повысил!

- Тогда что же? - допытывалась Сторожук.

- Этого, милая Орыся, я и сам не пойму. Все пытался разобраться, но... Наверное, трудно понять их, молодых. - Жоголь хрустнул суставами пальцев. Ладно, будем надеяться, что благоразумие возьмет верх. Я вот думаю, как воспримет эту весточку от сына жена. Конечно, обрадуется, но, с другой стороны, почему Миша запрещает его искать? Может, попал в руки каких-нибудь страшных людей? - Он с грустью посмотрел куда-то вдаль. - Вот так расти ребенка, заботься, а что тебе уготовила судьба - бог весть...

Орыся постаралась успокоить Леонида Анисимовича, что, мол, обойдется. Он простился с ней все еще озабоченный и печальный, даже забыл прихватить клетчатую сумку на колесиках, с которой пришел. Орыся напомнила ему о сумке, оставленной в комнате. Жоголь забрал ее и вышел со двора.

Орыся снова прилегла, заснула наконец. Ей приснился нехороший сон. Неведомо, в каком городе - то ли в Трускавце, то ли в Средневолжске, а возможно и в Южноморске - она увидела на улице в толпе своего Димку. Бросилась к нему, но сын затерялся среди людей. Сколько она его ни искала, нигде не могла обнаружить. И вдруг отчетливо и безнадежно, как это может быть только в сновидении, Орыся поняла: утрата ее окончательна. Ей захотелось плакать, но слезы не шли. Отчаяние перехватило горло. Кто-то тронул ее за плечо и спросил:

- Где?

- Не знаю, - пробормотала она.

- Где деньги? - снова прозвучал голос Скворцова-Шанявского.

Орыся с трудом расклеила веки, все еще не понимая, что с ней происходит. Явь медленно входила в сознание.

- Ты что, не ходила в сберкассу? - стоя над ней, спросил Валерий Платонович.

Тут только она окончательно проснулась, тяжело вздохнула, стряхивая с себя дурной сон, и сказала:

- Была, была... Там, в индийской сумочке, в твоей комнате. За шкафом.

Профессор вышел. Сторожук поднялась с постели, поправила прическу. Скворцов-Шанявский вернулся через минуту. В руках у него была сумочка из змеиной кожи.

- Что это? - зловеще спросил он, показывая какие-то пачки.

- Как что - деньги, - ответила Орыся.

В комнате был полумрак - днем Орыся зашторивала окна для прохлады.

- Не могла найти другое время для шуток? - вскипел профессор.

- Какие шутки? - удивилась Орыся. - В банковской упаковке, сторублевки...

- Сторублевки?! - завопил Скворцов-Шанявский, швырнув в нее сумочку с пачками.

Сумка шлепнулась на пол, и бумажки разлетелись по комнате. Сторожук невольно нагнулась, подняла несколько штук и обомлела.

Это были листки перекидного календаря.

- А где... где деньги? - заикаясь, спросила Орыся.

Она ничего не понимала.

- Да, где? - сложив, как Наполеон, руки на груди, Скворцов-Шанявский смерил ее презрительно-уничтожающим взглядом.

- Я же сама, своими руками... - лепетала Орыся, лихорадочно осматривая внутренности сумочки. - Два раза пересчитывала...

Кроме календарей, бог весть каким путем оказавшихся, в ней не было ни рубля.

Сбивчиво, находясь почти в истерике, Орыся стала объяснять, что действительно ходила в сберкассу и сняла с аккредитива все деньги.

- Давай подробно: как ты туда добралась, что именно делала и каким образом вернулась домой! - потребовал грозно профессор.

Он восседал на стуле в позе беспощадного судьи.

Орыся попыталась восстановить в мельчайших деталях свой поход за деньгами.

- А, может, это - кассирша? - высказала она свое предположение.

- Что - кассирша? - с сарказмом спросил Валерий Платонович.

- Ну, понимаешь, я сразу заметила: глаза у нее странные. Прямо как у гипнотизера! Может, она того, загипнотизировала меня и вместо настоящих денег подсунула вот это? - схватилась за последнюю соломинку Сторожук, потому что совершенно не могла себе представить, каким образом радужные сторублевые банковские билеты могли превратиться в ничего не стоящие бумажки.

- Нет, ты понимаешь, что ты говоришь? - покачал головой профессор. Это ведь полная чушь! Ребенок, и тот не додумался бы до такой глупости!

- Но куда же они могли деться?! - Орыся в отчаянии заломила руки.

Скворцов-Шанявский встал, прошелся по комнате.

- Кто-нибудь заходил к нам? - остановился он возле Сторожук.

- Никого посторонних, - заверила она. - Вадим приезжал обедать. Я пошла к Элефтерии Константиновне, принесла ему голубцов.

- Та-ак, - протянул Валерий Платонович. - Значит, какое-то время Вадим находился в доме один. - Он помолчал, подумал. - Ты говорила ему о деньгах?

- Зачем? - вопросом на вопрос ответила Орыся и, вспомнив, добавила: Да, потом заходил Жоголь. Попросил разрешения позвонить в Москву. Чтобы не мешать, я вышла в сад.

Услышав имя Жоголя, Скворцов-Шанявский помрачнел.

"А может быть, пропажа этих пятидесяти тысяч сродни тому, как исчезли в Средневолжске наследственные драгоценности ярцевской жены?" - мелькнуло у него в голове.

- Значит, Ленечка тебя навещал, - процедил сквозь зубы Скворцов-Шанявский, чувствуя, что внутри у него все закипает. - И опять в мое отсутствие... Ну-ну! Вот кобелина! Впрочем, ты не лучше! Сука!

Орысе показалось, что профессор замахнулся. Резко оттолкнувшись от пола, она вместе со стулом отскочила назад. Стул упал. У Орыси потемнело в глазах - не дай бог ударит, тогда...

- Ты сам... сам! - гневно бросила она в лицо профессору. - Кто заставлял меня крутить шуры-амуры с твоим Жоголем? Кто?! Чуть ли не укладывал к нему в постель! Между прочим, твой Ленечка оказался благороднее тебя! Да, да, в тысячу раз порядочнее! Так, поиграл в поддавки, позлил тебя, и все!

Валерий Платонович сжал кулаки, подался вперед, но сдержался. Последние слова молодой женщины произвели действие - он, кажется, справился с приступом ярости.

Воспользовавшись этим, Орыся поспешно пересказала, что сообщил ей Жоголь о своем сыне и его странной записке. Валерий Платонович не слушал. Его мучил вопрос: где взять деньги?

- Позор! - семенил он по комнате. - Я дал слово, соображаешь, слово дал, что верну сегодня долг!

- Попроси обождать, - осторожно сказала Орыся. - Ну, несколько дней.

- Да это хуже, чем... чем... - вскричал профессор, но так и не подыскал нужного сравнения.

Орысе стало жалко его. В таком положении Скворцова-Шанявского она еще не видела. И еще мучило, что всему виной она.

- Валерий, - сказала Орыся мягко, - ты же все можешь. Ну, позвони, пойди...