Молодая кровь - Джон Килленс

— Как это ты решил расстаться с любимым губернатором Джорджии? Очень рад тебе… Я много о тебе слышал… Что ж, поживи у нас на Севере, найди себе хорошую работу. Поступи в колледж, Получи профессию… А тогда будешь преподавать в государственной школе.

Они прибыли в Нью-Йорк в субботу утром. Миссис Майлз сразу же усадила их завтракать. Сначала Ричард подтрунивал над отцом, потом встал из-за стола, подошел к нему и поцеловал старика в лысину.

— Не все сразу, отец! За один час обо всем не переговоришь. Роб пробудет здесь по крайней мере два-три месяца. А сейчас мы очень устали с дороги.

— Ладно, сын. Ладно, Ричард. Это я от радости, что ты дома.

Однако в конце лета Роб вернулся домой вместе с Ричардом Майлзом и Джозефин. Он вернулся из Нью-Йорка в Кроссроудз, потому что в Нью-Йорке обрел Новую Большую Надежду. Роб стоял в толпе и видел нового боксера Джо Луиса — негра. Он видел там негров и белых, дружно работающих вместе, а не враждующих меж собой. Он вступил там в профсоюз. А вернулся в Кроссроудз потому, что испытал в Нью-Йорке Большое Разочарование. Он побывал в Гарлеме, видел там и гневные черные лица, и улыбающиеся мужественные лица, и тощие, голодные лица; длинные очереди за куском бесплатного хлеба, уличные митинги националистов, и уличные митинги коммунистов, и дома-мышеловки, и дома, которые могут в одну минуту сгореть. Он слышал проклятия на родном южном диалекте и на диалекте вест-индских негров. Пока Роб не попал в Гарлем, у него было наивное представление, что в Нью-Йорке негры свободны. Он вернулся домой потому, что там, куда он поступил работать, началась крупная забастовка, и, хотя негры и белые держались вместе и к ним примкнули даже иммигранты из Пуэрто-Рико, забастовка была проиграна — слишком много оказалось голодных дьяволов, готовых работать штрейкбрехерами. Как только забастовка была подавлена, Роба уволили. Потеряв работу, он вернулся домой, ибо в Нью-Йорке наступили тяжелые времена. А в Кроссроудзе жить куда дешевле, и там находилась его семья.

Была еще одна причина, из-за которой Роб вернулся домой: он унаследовал свой характер от Лори Янгблад — и от Джо, конечно, но больше всего от Лори. «Если молния должна ударить в тебя, сын, от нее не убежишь. Надо быть смелым и смотреть жизни в лицо!» И еще: «Джорджия такая же родина тебе, как и этим белым». Кроме всего прочего, в Кроссроудзе у Роба оставались друзья — Гас Маккей, Бен Реглин, Бру Робинсон, Ричард Майлз и любимая девушка — Айда Мэй Реглин.

Вернувшись из Нью-Йорка, Роб обошел весь город в поисках работы. На заводах никого не нанимали, и Джо не хотел пускать сына на завод. Джо с ненавистью думал о заводе — страшно тяжело там работать, а теперь еще тяжелее, чем прежде. Нигде не нанимали рабочих, а только увольняли.

Сам Джо больше не работал на заводе. Его уволили вскоре после забастовки, когда белых стачечников приняли обратно, точь-в-точь как предсказывал Ричард Майлз. Выдавая ему в последний раз жалованье вместе с розовым увольнительным листком, мистер Мак сказал:

— Нет, нет, Джо, ты не думай, что тебя увольняют в связи с забастовкой. Причина другая: тяжелые времена!

С тех пор у Джо не было постоянного места. Поработает тут неделю, там месяц, ни от чего не отказываясь. Но в душе он затаил злобу.

В воскресенье, через неделю после приезда, Роб прочел объявление, что одному магазину в центре города требуется экспедитор — молодой негр. С вечера Роб искупался и наутро, встав спозаранку в одно время с отцом, еще раз вымылся, надел свой воскресный костюм с ярким галстуком и за полтора часа до открытия был уже у дверей магазина — пятый в очереди. Когда первые четверо были отвергнуты, вошел Роб. Он был очень взволнован) но держался с обычным достоинством. Белый, сидевший за письменным столом, осмотрел его с головы до ног, как осматривают лошадь. — Чего тебе, мальчик?

— Я пришел по вашему объявлению.

— Ты нам не подходишь.

— Но я могу быть экспедитором. Я окончил среднюю школ в этом городе.

— Не могу поверить, что ты ищешь работу! — с издевкой сказал белый. — Такой расфуфыренный, важный черномазый, что можно подумать, будто ты пришел не наниматься ко мне, а скорее меня нанимать! — Белый посмотрел в сторону и кивнул следующему пареньку. А Робу захотелось загнать слово «черномазый» обратно в глотку этому белому.

Когда Роб выходил из магазина, кляня в душе и белого, и Джорджию, и весь Юг, он забыл на миг, что Гарлем тоже не такой, как ему казалось, что и в Нью-Йорке не везде принимают негров, и есть там рестораны и гостиницы, куда им воспрещен вход; но в этот миг Роб помнил только одно: что Нью-Йорк — это Север, и Нью-Йорк не то, что Кроссроудз в Джорджии. Там Юнион-сквер, метро, речные трамваи, статуя Свободы, высоченные здания, крыши которых упираются в облака. Там цветные люди не обязаны сидеть на задних скамейках, там Джо Луис Бароу — величайший чемпион по боксу после Джека Джонсона! Там президент Рузвельт! Почему только он не остался на Севере и не попытал там счастья? Будь они прокляты, эти джорджийские крэкеры!

Роб исходил вдоль и поперек весь город в поисках работы и везде встречал таких же неустроенных людей. Казалось, что все на свете безработные. Роб не мог сидеть дома и видеть, как мать изнуряет себя стиркой на белых. Изредка, в те часы, когда он не искал работы, он заглядывал в Рокингем к Гасу. Тот по-прежнему разносил «Телеграм», а также «Питтсбург-курьер» и какую-то еще газету. Однажды при встрече Гас сказал Робу:

— Ей-богу, наших бедняков-негров ничем не проймешь. Ведь такая голытьба, что у иного нет даже ночного горшка, а гляди — каждый день найдет несколько монет, чтобы сыграть в кости. Ну и народ же наши негры!

Родной город показался Робу чужим, когда он вернулся из Нью-Йорка. За три месяца он словно уменьшился вдвое. Прежде Роб и не подозревал, какая это провинциальная дыра — одноэтажные и двухэтажные дома в деловой части, грязные, немощеные улицы в населенных районах, кроме тех, где жили богатые белые, да еще Монро-террас. И жители — негры и белые — были не похожи на северян: вялые, медлительные, неэнергичные. Однажды Роб ехал в автобусе, и ему бросилось в глаза, как медленно он подходит к остановке и как пассажиры, не торопясь сойти, продолжают заниматься разговорами. Только когда автобус остановился, каждый начал собирать свои свертки и сумки. Роб вспомнил кипучую нью-йоркскую жизнь — там мчатся поезда метро и надземной железной дороги, снуют во все стороны такси и торопятся пешеходы, точно у всех важные дела; везде и повсюду — темп, темп, темп. Роб покачал головой. Даже мама и папа какие-то другие, можно сказать — деревенские. И хорошенькая Аида Мэй Реглин тоже…

Айду Мэй он видел очень редко. Она преподавала в сельской школе и приезжала в Кроссроудз лишь на воскресенье. Обычно в субботу вечером они сидели рядышком в гамаке на веранде, возле которой рос развесистый старый дуб. Мать Айды Мэй в это время что-нибудь делала по хозяйству или уходила — когда в церковь, когда в гости. Бен тоже не оставался дома — либо был на танцах, либо пропадал у какой-нибудь девушки.

Роб расспрашивал Айду Мэй о ее школе, а она его — о жизни в Нью-Йорке.

— Я уж решила, что ты забыл нас всех, — сказала она, — небось бегал с нью-йоркскими девчонками!

— Больше мне делать было нечего! — ответил он, посмеиваясь. Но про себя подумал, что и Айда Мэй какая-то деревенская, да, именно деревенская, хотя до сих пор он этого не замечал. У нее премилый говор — медленный, певучий, как у всех южанок. А в Нью-Йорке девушки говорят быстро, по-деловому, и они куда острее на язык. Но все-таки Аида Мэй — самая прелестная девушка на свете, у нее и красота, и доброта, и ум, и все качества.

— Ты видел Уилабелл с тех пор, как вернулся?

— Нет, — ответил он с некоторым смущением. — Как она живет-поживает?

— Кажется, хорошо. Работает горничной в отеле «Оглеторп».

Весь вечер они сидели, держась за руки, и болтали о том о сем или просто молчали. Было уже поздно, и миссис Сара намекнула на это еще полчаса назад.

— Спокойной ночи, Роб, — сказала она, подойдя к двери. — Пора моим костям и отдых дать. Рано утром надо в церковь идти. Ты-то небось привык полуночничать там, в большом городе!

— Нет, миссис Сара, спокойной ночи, миссис Сара.

А когда она удалилась, Роб со смехом схватил руку Айды Мэй и крепко стиснул, и сразу же точно жар разлился по его телу, он осмелел, обнял девушку за плечи и неловко притянул к себе. Он так хорошо знал ее лицо, что даже в полуночной тьме, казалось, отчетливо видел ее черты. Эти большие карие, иногда казавшиеся черными, вопросительно раскрытые глаза, этот рот, будто нарисованный художником, этот мягкий, округлый подбородок. Айда Мэй была так мучительно хороша, что у Роба замерло сердце. Он жадно прильнул губами к ее губам, она рванулись было от него, но в следующий миг закинула руки ему за шею, разжала губы и ответила на поцелуй. Оба прерывисто дышали, точно взбирались на крутую гору, и Роб с новым, незнакомым чувством прижимал К груди трепещущую девушку.