Серый ангел - Валерий Иванович Елманов

И помирать тоже. Вот только отчего-то не хочется!

– Скрывать не стану – и впрямь томилась в ожидании. Но ведь всё равно сказали, – счастливо выдохнула Маша. – Стало быть, грех невелик. А коль уж непременно отпущения жаждете, извольте, – и она, протянув руку к тумбочке возле изголовья, взяла что-то с неё.

Оказалось, цепочка. И не простая – с ладанкой. Причём… весьма знакомой. Или… Я присмотрелся. Ну да, точно моя. Подарок моего крёстного Огарёва. А кто ж её так изуродовал? Вон как покорёжена. Словно черти грызли. Да ещё монета в неё чуть ли не вварилась. Да-да, та самая, с тремя римскими богинями удачи. Её мне передала неизвестная дама через Виленкина перед отъездом в Тобольск.

Машенька меж тем взмахнула ею перед моим лицом, заявив, что она лучше любого кадила. И хоть нет в ней ладана, зато сила святая имеется, коя её возлюбленного от смерти спасла. Эвон, как пуля от неё вбок шарахнулась, сердечка ненаглядного не задев.

– Я её ювелиру отдам, он её заново восстановит, чтоб краше прежнего. А сейчас я перед вами ею помашу и все грехи отпущу.

Стоп! Получается, моя ладанка сумела… Ну какой же я дурак! Вот о чём мне Лайма рассказывал, когда у меня со слухом что-то стряслось! Боткин-то совсем иное про мои ранения сказал. Или нет? А чего ж он тогда скорбь выражал? О том деликатно и осведомился.

Оказывается, я и тут пальцем в небо угодил. На самом деле Лайма упомянула про медицинский диагноз, а он здесь скорбным листом называется. Потому она, наверное, в самый последний момент по собственной инициативе осеклась, решив не произносить этого слова. Не понравилось оно ей. Уж очень намекающе звучало.

Вот только благими намерениями… Короче говоря, получилось ещё хуже, поскольку я воспринял её заминку как смертный приговор. А сам диагноз, между прочим, весьма оптимистичный, я не услышал.

Только сейчас, когда Маша его повторила.

Теперь понятно, отчего у меня самочувствие нормальное, если боли в плече, да и то утихшей, не считать.

Ну и ладно. Разобрался в конце концов, а это самое главное.

Но в одном Маша ошиблась. На самом деле, как я подметил, пуля пришлась в саму монету. Но богини на аверсе – кажется, Победоносная со Счастливой, как их назвал Виленкин, сработали на совесть, героически закрыв собой моё сердце и стойко приняв пулю в свои головы. Потому и вмялся бывший римский денарий в ладанку – поди разними. Да и надо ли?…

И… как же хорошо, что всё именно так случилось! Я имею в виду череду нынешних событий, начиная с самого утра. Не будь ранений, не появилась бы Татьяна, не сказала бы ничего, тем самым ободрив, и тогда…

– Вот и отпустила, – донеслось до меня. – А теперь что? Губами вам до моих ног не дотянуться, но ежели непременно поцеловать хотите, то… – и взгляд, призывающий быть посмелее.

Ах, так! Ну что ж, нынче – мой день, имею право.

– Хочу, – хрипло выдавил я и, сам ужасаясь собственной наглости, но не собираясь отступать, продолжил: – Причастите меня, Машенька.

– Причастить?! – изумилась она, чуть растерявшись.

– Но ведь у меня нет ни кагора, ни…

– Это неважно. Ваши губы куда слаще и пьянят похлеще любого вина.

Странно. Ясно же сказали, что пули в сердце нет, а чего ж оно так бухает в ожидании ответа? Впрочем, ответа и не последовало. В смысле, словесного. Зато был иной, и куда красноречивее.

Целоваться Маша не умела вообще, иначе не поплыла бы от самого первого поцелуя. А на втором она и вовсе чуть не потеряла сознание. Во всяком случае, зрачки стали закатываться. Но девушка оказалась упрямой. Лёгкая передышка – и снова «в атаку». Причём и научиться кое-чему успела – стала отвечать мне.

А вот проэкзаменовать усвоенное на четвёртом поцелуе я не успел. Малину испортил… Бьюкенен. Точнее, вначале послышался возмущённый голос за дверью. Или нет, судя по акустике, вопль. Притом выдающий в своём праведном возмущении эдакий кишмиш из английских и русских слов.

Время от времени дипломата прерывали степенными увещеваниями. Скорее всего конвоир, стоящий на страже у дверей. Он поначалу деликатно басил, что не может пропустить, без дозволения не положено, но под конец не выдержал, повысив голос:

– Да мне плевать, хто ты такой, ваш бродь. Хоша англичанин, хоша ефиоп. Можа тот и поумней бы был, давно бы понял, что коль не велено, так уж не велено, – и чуть погодя, после паузы. – А вот енто ты здря. Я ж и ответить могу, ежели сызнова трепыхаться учнёшь. Прямо по твоей аглицкой роже.

Пришлось оторваться от чертовски увлекательного занятия, пояснив шёпотом, что этот дядя нипочём не уймётся, если его не впустить. Поэтому я предложил сделать небольшой перерыв.

Мария торопливо закивала и, слегка пошатываясь, пошла к двери. Правда, открыв её, впустила дипломата не сразу, эдак по-хозяйски отчитав его, пусть и слегка. Дескать, как вам не стыдно, раненый уже засыпать стал, а тут вы.

Но Бьюкенену было не до извинений. Наскоро повинившись и даже не замедлив при этом шага, он метнулся ко мне и, остановившись подле, торопливо затарахтел:

– Прошу вас поверить, светлейший князь, но к оному покушению мы не причастны. Совершенно! И я готов вам поклясться в том чем угодно!

Стало смешно. Почему-то я и без того был уверен, кто именно при чём, а кто не при делах, вроде этого, застывшего сейчас перед мной. Наглы, конечно, народ паскудный, всего ожидать можно, любого свинства, любого скотства, если оно им выгодно. Гибель по меньшей мере одного из российских монархов точно на их совести. Я про Павла I. Да и распятие Николая Александровича тоже. Пускай вина и косвенная.

Но иногда и они говорят правду. Нечасто, в виде исключения. Ныне именно такой редкий случай. Действительно, не их работа. Чую.

Хотя нервишки, пользуясь удобным случаем, потрепать им стоит. Потише вести себя будут, а то ишь, раскудахтались в последнее время. И я ледяным тоном ответил:

– Разберёмся.

– Именно. Только об этом и прошу вас – тщательно разобраться, а до того не…

Он осекся и растерянно оглянулся на Марию, застывшую позади него и всем своим видом выражающую недовольство. Лишь теперь до него дошло, что мы не одни.

– …не предпринимать никаких шагов, могущих осложнить дружеские взаимоотношения наших держав, – упавшим голосом договорил он.

Пришлось ещё раз повторить обещание разобраться во всём самым тщательным