Империи песка - Дэвид У. Болл

отцом. Он ненавидел моменты, когда отец вел себя подобным образом. В последнее время эти моменты не прекращались, поскольку Жюль пил целый месяц и его состояние только усугублялось. Характер у него стал скверным. Порой он выпивал столько, что засыпал во время обеда, уронив голову в тарелку. И все это происходило на глазах дяди Анри и тети Серены.

Однажды полковник исчез на целых три дня. Анри с Гасконом сели в карету и отправились его искать. Домой его привезли поздно вечером. Поль проснулся и с площадки второго этажа смотрел, как взрослые пытаются втащить отца в комнату. Дом наполнился зловонием блевотины.

Жюль срывался на всех обитателей шато. Он довел до слез даже мадам Леавр, что было почти невозможно, поскольку повариха обладала толстокожестью мула и не поддавалась на оскорбления. Но полковник де Врис умел беспощадно отхлестать словами, и приступы жестокости случались у него все чаще. Раньше никто не видел эту сторону его характера. Поля она пугала до смерти.

С недавних пор отец стал заниматься рукоприкладством, если Поль делал что-то недостаточно быстро или забывал сделать. Полковника могла спровоцировать любая мелочь вроде всклокоченных волос, которые сын забыл причесать. Жюль бил сына тыльной стороной ладони, произносил что-то невразумительное, а потом краснел, затихал и уходил. Но он ни разу не извинился перед сыном. В первый раз это настолько потрясло Поля, что мальчик расплакался, хотя ему и не было больно.

– Отец, прости. Я вовсе не хотел тебя огорчить, – забормотал Поль, не сделавший вообще ничего предосудительного.

В другой раз это произошло на глазах Анри. Лицо графа потемнело, и он уже хотел вмешаться, но потом сдержался. Позже Поль услышал их спор. Голоса звучали громко, затем послышался звон разбитого стекла, однако плотно закрытые двери мешали понять, что к чему.

После нескольких таких случаев Поль сообразил: лучше всего не попадаться отцу на глаза. Он не знал, как ко всему этому относиться. Отец изменился до неузнаваемости, причем с невероятной быстротой. В его пьянстве проявлялась та же быстрота, с какой прежде он отправлялся на войну, та же энергия и тяга к мести. Поль смотрел, как отец становится холодным и жестким, а резкие отцовские слова заставляли думать: «Если отец на меня сердится, я наверняка что-то сделал не так».

– Это пройдет, – говорили взрослые, стараясь его подбодрить, хотя на самом деле не знали, что еще сказать страдающему мальчику.

– Полковник – крепкий человек, – уверял Поля Гаскон. – Он выберется.

Серена негодовала на такое обращением с Полем и однажды попыталась поговорить с Жюлем о сыне. Момент она выбрала на редкость неудачный: полковник был пьян.

– Возвращайся туда, откуда явилась! – заорал на нее Жюль. – Разбирайся с верблюдами. На это тебе мозгов хватит.

Серена влепила ему пощечину, вложив в удар всю силу. Даже рука заболела. Жюль лишь засмеялся и, пошатываясь, ушел. Этого никто не видел. Потом Серена плакала втихомолку. Сказать графу она не решилась. На следующий день Жюль ничего не помнил.

– Он не хочет тебя обидеть, – говорила она Полю. – Он не злится на тебя. Твой отец просто болен.

Элизабет почти не бывала дома, приезжая поздно вечером или оставаясь ночевать в другом месте. Полной уверенности в этом у Поля не было. Он думал, что родители больше не спят в одной комнате. Элизабет видела, как характер мужа становится все агрессивнее, и чувствовала необходимость объяснить это Полю, с трудом подбирая слова.

– Это все газетные статьи виноваты, – говорила она сыну.

Парижские газеты сделали Жюля мишенью для своих язвительных нападок и с самого суда не оставляли его в покое. Тогда они трубили, что оправдательный приговор позорно сбежавшему полковнику – результат чьего-то влияния, подкупа и царящей коррупции. Они бичевали его с первых полос. Газеты целиком перепечатали рапорт Делеклюза, не собираясь давать каких-либо опровержений. Обвинитель снабдил газетчиков подробностями, которые те обильно приукрасили.

Портреты Жюля появлялись почти в каждом выпуске, пока его лицо не сделалось известным наравне с лицами Гамбетта и Трошю. Его легко узнавали на улице и сторонились, словно бешеного пса. Интерес к его истории подогревался другой – о простом сержанте по имени Игнатиус Хофф, который под покровом ночи выбирался из города на вражеские позиции, резал глотки прусским часовым и возвращался с их шлемами в качестве трофеев. Газеты вели тщательный подсчет убиваемых им врагов, которых только в ноябре было около тридцати. Подвиги сержанта стали легендой. Контраст был разительным.

Через десять дней после освобождения Жюль начал прикладываться к бутылке. Он вернулся в шато после пятой или шестой попытки предложить свои знания и опыт защитникам Парижа. Бригады были плохо обучены, слабо организованы и нуждались в офицерах, подобных Жюлю.

– Они не захотели взять меня на службу, – только и сказал он, вернувшись домой. – Не взяли сейчас и не возьмут потом.

Жюль очистил мундир от следов яиц и кое-чего похуже, чем бросались в него гордые солдаты сил обороны, и стал искать утешения в крепкой выпивке.

Поль изо всех сил старался отгородиться от происходящего, делал вид, будто все идет как надо. Его разум цеплялся за надежду, что отцовское помрачение скоро закончится. Он видел, как мать, пока отец находился в тюрьме, вылезла из своей скорлупы, и ждал, когда это случится с отцом. По утрам Поль просыпался полным надежд, торопился увидеть отца и узнать, не рассеялись ли тучи на отцовском горизонте и не позволит ли ему отец снова полировать саблю или выполнять какие-то поручения. Но стоило ему взглянуть на Жюля, и надежда тут же гасла. По сердитым отцовским глазам было видно, что сегодняшний день пройдет в точности, как вчерашний и позавчерашний.

Однако сейчас был ранний вечер – опасное время, когда ярость полковника достигала высшей точки. В Жюле нарастал гнев на сына, посмевшего явиться поздно, да еще в непотребном виде.

– Прости, отец, – произнес Поль. – Мы играли в…

– Заткнись! Не желаю слышать о твоих забавах! Город окружен пруссаками, люди начинают голодать, а ты, видите ли, играешь! Играешь! Где твое чувство уважения?

Поль молча слушал длинную и жаркую отцовскую тираду, полную язвительных оскорблений. Мусса беспомощно стоял рядом, сознавая, что нужно либо уходить, либо чем-то помочь двоюродному брату. Теперь он понимал, какие чувства испытывал Поль, вынужденный сидеть и смотреть, пока сестра Годрик подвергала его самого очередному наказанию. Муссе подумалось, что монахини и полковники учились обращению с людьми по одним и тем же учебникам.

Забывшись, Поль сделал попытку изменить неприглядное отцовское впечатление об их занятиях. Он нарушил обещание, данное Муссе, и выдал тайну сегодняшнего дня.