Сочинения русского периода. Стихотворения и поэмы. Том 1 - Лев Гомолицкий

166

Жизнь терпкая, насыщенная кровью,зовет Меня с мерцающих небес,зовет Меня и гневом и любовьюскатиться в бездну черную за лес;

принять ее напрасные волненья,испить ее томительную страсть;своей крылатой огненною теньюк ее позору гордому припасть.

Чтоб в этой черной и зловонной пашнеМне умереть простым льняным зерном,но расцвести своей тоской всегдашней:кусочком неба – синеньким цветком.

Чтоб искупить божественные клятвы,родясь короткой радостью земной,и в день кровавой и томящей жатвыокончить подвиг незаметный свой.

167

Вечно может быть поздно и вечно мо-жет быть рано все снова и снова касатьсягубами поющей тростинки и черпать горстя-ми со дна утомленного духа все новые пес-ни.Но с каждой весною чудесней скопля-ются тени, загадочней падают звуки на днепотемневших озер и всплывает узор на по-верхности водной – узор отдаленных соз-вездий.И тише становятся песни – в пути, упредела земного; и тело готово расти, какпрозрачная тень, в голубые пустыни ночногосиянья и медленно таять в Твоей молчали-вой улыбке.

168

С тех пор, как выйти духу на порогиз душной плоти стало невозможно,меня зовет немолчным зовом Бог,и все иное кажется ничтожно.

Мне сладко тело с духом сочетать,мне сладко жить, мне сладко засыпать,мне сладко петь, молчать стократ мне сладкои слушать голос в сердце говорящий.

Меня влекут земной огонь и дух,и мирный труд вдали от зла и славы.

Я так хочу, где сладко пахнут травы,свой приклонить к земле и жизни слух.

В полях безгласных, позабыв о славе,построить дом и в солнце выходитьк семье, сидящей за столом в оправевеселых красок, чтобы, видя, быть;

чтобы светились отраженно лица,и человечий терпкий сок томил,и даль снаружи, точно голубица,благословляла дуновеньем крыл.

169

Дрожит и стонет, напрягаясь, домпод старой ношей тьмы и тяготенья.

Я изменить не смею положенья –жена уснула на плече моем.

Тот мир, что людям кажется шатром,в ничто распылен рычагом твореньяи мчится мимо огненным дождем;

и с ним, боясь покоя замедленья,спешат стальным точильщиком жучкомчасы-браслет на столике ночном.

Моей любовью первою был Бог,второй, земной – жена, еврейка Ева,и жизнь моя была проста без гнева,и будет духом мой последний вздох.

То потухая над землею слева,то возникая справа над землей,сменялось солнце мраком и луной.

И точно песнь теперь передо мнойпрошедшее: от детского запевадо этой ночи, обнаженной тьмой...

170

Теперь в меня Ты смотришь темнотою,и это так же велико, как Свет.

Знакомо весь я воспален Тобою,и между нами снова тайны нет.

Ты – Тьма, но все само в Тебе лучится,как иногда в цветном томящем сне.

Я не могу от ярких форм забыться,и пустоту Ты позволяешь мне.

Привычками народов, и деньгами,и преступленьями, и смехом, и тоскойТы пьян – Ты бредишь пьяными словами.

Отяжелен, пресыщен я Тобой.

171

Я был в саду и слушал я паденьеотяжелевших на ветвях плодови в шуме их услышал приближеньевнутри ли – сердца, извне ли – шагов.

Плоть непрозрачная любимая земнаянадвинулась на зеркало зари.

Высоких туч окрашенная стаяперелетела молча пустыри.

И встала тьма от юга до зенита.

Тьма повалила бережно меня.

Мне было видно, как была покрытаона загаром, черным от огня.

172

Как мало надо нам с тобою, Ева!Без гнева жить и трепетать потом,когда наш дом от крыши до пороганаполнит бога маленького крик –его язык, еще невнятный людям,и позабудем для него мы свой –земной язык, отчаяньем сожженныйи искушенный внутренним огнем.

Дом – этих стен молчащий мудро каменьи пламень, в нем трепещущий крылом;дом, полный светом, тьмою и дыханьем,каким желаньем, мукой и тоской –такой земной, доступный грубым людям,в котором будем мужем и женой,–передо мной встает и манит дом.

Минут земных задумчивое тленье,живое пенье маленькой плитыи ты –твое тепло и каждая минутас тобой... Вот вечер, и свеча задута,и мы покрыты обнаженной тьмой...

173

Из камня люди выстроили дом,на камне люди высекли законы.

Недаром мир с тревогой слышит стоныживого праха, тлеющего в нем.

Как счастлив был мой предок отдаленный,что с Евою, женой перворожденной,гулял по райским солнечным садам.

Я падаю бесплодный, обреченный –последний в мире каменном Адам.

Упрямый камень больше не послушенмоим рукам, и Ева – и женасо мной стеной божниц разлучена,и в ней огонь живительный потушен,и, как и я, она обречена.

174

Упрямость лет и дерзость... и над наминаш дом раскинет безмятежный кров.Мы будем жить в течении часов,принадлежащих только нам. Ночамиты будешь слышать, как я рядом сплю;увидишь днем, как бреюсь, как очкамивзметаю блики я над чертежами...как груз житейский на плечах коплю.

Узнаешь все во мне – в душе и в теле.

В окно заглянут серые недели,слетят года сугробами на дом.

И новый дух в нас повельнет крылом.У боязливых, сгорбленных в работеон будет жизни требовать и плоти.

Что перевесит на земных весах –наш страх иль голос древний и томящий,который гонит исступленный прахот жизни к жизни плеткою свистящей...

Я говорил уже тебе: не в томживое счастье, чтобы ставить доми в нем с тревогой теплить жизнь и пламя,чтобы оно не занялось на немревущим зверем – взбешенным огнем,по ветру гордо развевая знамя.

Как в биллиарде легкие шары,дрожа от бега и звуча от стука,мы в мир летим в зеленый час игры –все здесь случайно: встреча и разлука.

Но есть иная близость, это та,которой мы названия не знаем –ей не страшна пространства пустота,и голос смерти ею презираем.

175

Обед сегодня водянист и скуп.

Стоит тарелка на окне – в ней суп,на нем, дрожа, застыло отраженье:забор, деревья, тучи без движенья,закрытое на ржавый крюк окнои на стекле знакомое пятно.

Мне тошно от тоски тупой – немножко.Лежит в тарелке неподвижно ложка,и тупо я гляжу поверх ухи,как бродят в мыслях скучные стихи,как под окном цветет весна на грушеи чешет пес, глаза зажмурив, уши...

Как много было мыслей вдохновенных,в чужом ярме тоскующих и пленных.И я теперь свободен, и онимогли бы быть мои... Проходят дни –и я ищу былые вдохновенья,но нету их – на месте их волненья,заботы, страх насущный и тоска.

И тает жизнь, как в полдень облака.

176