Сочинения русского периода. Стихотворения и поэмы. Том 1 - Лев Гомолицкий

176

Вот эта жизнь и нищая и злая,которой мудрых крыльев не дано.

Одна природа только, утешая,порой стучится веткою в окно.

Да вечером из окон иностранцатам, где антенна в воздухе висит,порой обрывок песни или танцаиз сказочного мира долетит.

177

Шумят в лесу маховики дубов.Ревет пропеллер ветра над трубою;несется ветер мимо вдоль домов,хлеща по окнам пыльною полою.

Дом, сотрясаясь, пляшет и гудит.В саду скрежещут ветки и заборы.И кто-то ставни извне теребити потрясает, пробует запоры.

Трепещет время в маленьких часах.Трепещет сердце у меня в руках.

По комнате широкими кругамипорхает тьма, и беспричинный страх,как прах, встает под черными крылами.И со стола под взмахом темнотышурша слетают белые листы,покрытые моими письменами.

Меня в немых объятьях держит сони душит страшной и правдивой грезой,и сквозь нее я слышу, как угрозойночь вырывает мой тревожный стон.

Под душною и липкой простынеюя слышу – камни города толпойсо всех сторон идут, растут стеноюи падают на дом дрожащий мой.

И вижу я, придавленный камнями, –из мира вольного над черными полямилетит вдоль звезд на крыльях почтальон,земное счастье разнося по свету;он машет палкой мне, что писем нету,и пролетает, прерывая сон.

178

Недоуменье первое любви –все эти жала, лепет бредовой.Ты все узнал, велевший мне: живи,все победил, творец крылатый мой.

Но я – тяжел от плоти и бескрыл,я одинок в тоске своей и слеп.Я ничего, познав, не победил,и мне постыл насущный горький хлеб.

Над ропщущей ворчливою плитой,во тьме растущих из души ночей –напрасно Ты склонялся надо мной,для всех живых единый и ничей.

Ты знал, мечта о смерти и покойуже, как тени, надо мной растут –касаясь тела на груди рукой,Ты ощущал их вечный холод тут.

Ты молча знал, немая тишинаи неизменный мерный шаг минутменя с ночного тлеющего днав иную ночь – беззвездную зовут.

Ты грустно знал, растаял в пыль и дымком первобытный глины и любви.И надо мной тяжелым и слепымТы повторить уже не смел: живи.

179

Ворча, раздавит лапою тяжелойчудовище автобуса тупое –на камнях, сморщенных его ленивым брюхом...

Так кончится что было душной школой...по классам жизни заточенным слухом,не помнящим мучительно иное.

Лишь каменные тихие святыеи голуби, слетающие к ним,да вот еще любви комочек снежныйнапрасно длят часы мои пустые.

Но будет прав мой тесный, неизбежныйпоследний час – гудок, бензинный дым,сухой асфальт и... кто-то нежный-нежный.

180

Как о солнечном огненном рае,вспоминаю об этой стране,где я-тело прожил, умирая,где я-дух оперился в огне.О холмистом, о облачном крае,о речном утоляющем дне.

Сны о крыльях, о трубах, о зовах,явь о грязном, голодном житье.В утешеньях, для мира не новых,там я спал и бродил в пустоте.

На осеннем костре оживая,воплощаясь в прозрачной весне,из библейского древнего раяЕва там приходила ко мне,в том холмистом, в том облачном крае,в той уже отошедшей стране.

Я из камня, из крови и потанеумело свой дом возвожу,и бескрыла земная работа,за которой я дни провожу.Смотрит молча насмешливый кто-то,как я землю на тачки гружу.

Я топчу по дороге посевы,вагонетки по рельсам веду.Вдохновенья земные и гневыприучаю бичами к труду.Но ни солнца, ни крыльев, ни Евыя на камни свои не сведу.

Только ночью, себя вспоминая,в наступившей ночной тишине,как о солнечном огненном рае,я мечтаю о прошлой стране –о холмистом, о облачном крае,незабвенно приснившемся мне.

181

В лесу крестов в конвульсии смертельнойс жестокостью напрасной и бесцельнойраспят среди тропинок и дорогто каменный, то деревянный Бог.Зачем не духом жизни озаренным,но судорогой смертною сведеннымизобразил пророка ученик,открыл страданьем искаженный ликпрохожим праздным, парочкам влюбленным, –так полюбил окостеневший трупс упреком мертвых почерневших губ.

Как это чуждо нашей жизни нищейи тишине, уснувшей на кладбище,где мирные соседи под землей,сложив спокойно восковые руки,лежат, забыв последний вздох разлуки,найдя давно обещанный покой.

Для любопытной улицы бессоннойза занавеской ситцевой оконнойв кулисах белых или пестрых стендавался ряд предательств и измен,ряд повторений той же глупой драмы,чтоб наконец, смеясь притворству дамы,возлег на стол при полных орденахмертвец умытый; чтоб качался прахнад жадною до зрелища толпоюи принят был торжественно землею.

Сядь над могилой и, склонясь к земле,ему напомни шепотом о зле,о радостях, разлуке или встрече –он не поймет твоей ненужной речи:не вздрогнет холм могильный, лишь едватрепещущая в воздухе трава,которой мир земной так щедро вышит,даст знать тебе, что он из гроба слышит,но для него, как воздуха порыв,прошли земных обманов вереницы.

Жизнь пролетает точно тень от птицы.Спеши исполнить все, пока ты жив.

182

Еще раздам я людям много днейи растворюсь в земле среди корней,в земных ручьях, в ветрах морей воздушныхи на людей, по-прежнему бездушныхи усыпленных в праздном и пустом,прольюсь весенним золотом – дождем.Надую парус облака крутогои вдоль лица безумного земногоя буду плыть, неузнанный землей,как и при жизни в плоти дорогой.

Листвой на солнце влажной и прозрачнойо человечьей жизни неудачнойя расскажу, ветвями шевеля,–но не услышат спящие поля,как и при жизни в плоти не слыхалимоих рассказов, тяжких от печали.

183

Жемчужиной скатившаяся ночьна мягкие росистые долины,ты тишиной о счастье не пророчь –жизнь прочтена уже до половины.

Я заложу твоею тишинойее страницы – бархатной закладкой.Пусть тишиной меня исполнит сладкойнебытия восторженный покой.

184

Меня обжег в земной печи Господьи эту форму глиняную – плотьнаполнил кровью терпкой и дыханьем,

и стал я телом, стал я трепетаньем,и стал я тайной.

Бог, целуя в ротлюдей случайных, строго подаетсосуд им этот трепетного тела,но нет ни праздным, ни спешащим деладо тайн Господних.

И среди дорогуж что-то понял замолчавший Бог.Миг – и в руке божественной дрожащийсосуд мой с кровью теплой и кричащейвдруг выскользнет на камни мостовойи разлетится вдребезги...

И мойогонь и трепет с неоткрытой тайной –все станет глиной вновь первоначальной.

185