Сочинения русского периода. Стихотворения и поэмы. Том 1 - Лев Гомолицкий

185

О капля Времени – летящий год!смочи мне душу – сердцевинку тела:как на суку родном засохший плод,она, в комочек сморщась, опустела.

А солнечной весною голубойосыпанный, как снегом, лепесткамиБог, наклоняя дерево рукой,ее цветка дотронулся губами.

Когда же, сладкой плотью налита,она качалась в жарких вздохах лета, –глаза людей прельщала красота,которою была она одета.

Но, видно, то, что Бог в нее вдохнул,не разожгло земного вожделенья.Душе напрасно снился сладкий гулжеланного и жуткого паденья.

Не сорвала ночная буря плоди не стрясла проезжая дорога.И падает холодной каплей год –немой слезой непризнанного Бога.

Пройдут еще, как крупный дождь, года,хлеща по веткам сада опустелым,и мутной каплей скопится воданад сиротливо скорчившимся телом.

186

Мои часы – мое живое сердце,они стучат, они звенят в тиши,и, раскрываясь, обнажает дверцавнутри кукушку вещую души.

Здесь некогда стремительное времязамедлило мучительный свой ход,пока растет посеянное семяи новой жатвы новый колос ждет.

Вот в небесах земным нависнет весомв блестящей дымной ласке облаковсерп золотой над убеленным лесоми будет ждать таинственных жнецов.

И над созревшей скорбью и любовьюони исполнят свой обряд и снопнемого тела молча сложат в гроб,подрезав дух под корень сердца с кровью.

Иссякнут, станут в этот миг часы,освободит души кукушку дверцаи дрогнут в небе звездные весыпод тяжестью замолкнувшего сердца.

187

тело.

Как рукопись, упавшая в огонь,истлело медленно, остался пепел только...

Скажи, душа – упрямый гордый конь,слез на земле о мне умолкшем сколько?

Тебе не жаль моих напрасных слов,упругости беспомощного тела?

Я упрекнуть тебя, душа, готов,что ты любить смиряясь не умела.

Взгляни, как плача капает свеча,нагнулась, тая, к тленью гробовому,где жалко сморщен ворот у плеча,

и подари последний вздох земному.

188

Бьет час ночной. Идут издалекатьмы облаков тяжелых и созревших.

В последний день веков отяжелевшихпредсказаны такие облака.

Мир бредит древним допотопным сном.Но вот уже колеблются кругомдомов громады – с громом разлетаясь,несутся в воздух щепки и земля.

И все, огнем, как солнце, облекаясь,горит: и мир, и вместе с миром я.

Сжигает все судом и карой Жатва.

Сгорает зренье, догорает слух,освобождает временная клятва,чтоб снова Богом стал свободный дух.

ДОМ

189

С нечеловеческим тупым расчетомстучать лопатой о песок замерзший,стучать лопатой о чужую землю,чтоб выбить из нее скупое правона ночь бессонную –на утомленный день,от голода, отчаянья, надеждыпронзенный мелкой ненасытнойдрожью...

И вот,блуждая в пустоте изгнанья,впадающей в пустыню мировую,я ощутил великое томленье,необоримую тоску – тоску усталыхпо благостному дню отдохновенья.

Так бегства первый вынужденный шагна борт спасительный чужого кораблястал бегством духа из всемирной стужик бесславному блаженству очага,в домашнее натопленное небо.

Пусть говорят, что не из скудных крошекслучайного и черствого даяньянасыпана походная землянкаскитальческой и безымянной жизни, –что из высоких музыкальных мыслейвозведено таинственное зданье,в котором Дух великий обитает –ДОМ,буквами написанный большими.

Адам, скиталец бесприютный – тело,о, как же чает это прозябаньепростого деревянного уюта,который ветер ледяной обходит, –написанного с маленького д,пусть шаткого, пусть временногодома.

190

Как о солнечном огненном раевспоминаю об этой стране,где я-тело прожил, умирая,где я-дух оперился в огне.О холмистом, о облачном крае,о речном утоляющем дне.

Сны о крыльях, о трубах, о зовах,явь о грязном, голодном житье,в утешеньях, для мира не новых,там я спал и бродил в пустоте.

В дымах зорь полевых, огневая,в благородной земной тишине,из библейского древнего раяЕва там приходила ко мне –в том холмистом, в том облачном крае,в той уже отошедшей стране.

Я из камня, из крови и потанеумело свой дом возвожу,и бескрыла земная работа,за которой я дни провожу.Смотрит молча насмешливый кто-то,как я землю на тачки гружу.

Я топчу по дороге посевы,вагонетки по рельсам веду,вдохновенья земные и гневыприучаю бичами к труду.Но ни солнца, ни крыльев, ни Евыя на камни свои не сведу.

Только ночью, себя вспоминая,в наступившей ночной тишине,как о солнечном, огненном рае,я мечтаю о прошлой стране –о холмистом, о облачном крае,незабвенно приснившемся мне.

191

Мы малого у жизни просим, Ева!Без гнева жить и трепетать потом,когда наш дом от крыши до пороганаполнит Бога маленького крик –его язык, еще невнятный людям,и позабудем для него мы свой –земной язык, суровый, искушенный,опустошенный внутренним огнем.

Дом, полный светом, тьмою и дыханьем,какой тревогой, жаждой и тоской –такой земной, простой, доступный людям,в котором будем мужем и женой –передо мной встает виденьем дом.

Минут земных задумчивое тленье,живое пенье маленькой плитыи ты –твое тепло и каждая минутас тобой... Вот вечер, и свеча задута,и мы покрыты обнаженной тьмой...

Упрямость лет и дерзость... и над наминаш дом раскинет безопасный кров.И будем мы в течение часовс тобой, обнявшись, отплывать ночамив мiр тишины. Тогда как рядом сплюувидишь ты,– как бреюсь,– как очкамивзметаю блики я над чертежами...как груз житейский на плечах коплю.

Узнаешь все во мне – в душе и в теле.

В окно заглянут серые недели,слетят года сугробами на дом.

И новый дух в нас шевельнет крылом.У боязливых, сгорбленных в работеон будет жизни требовать и плоти...

Уже не раз казалось мне: не в томземное счастье, чтобы ставить доми в нем с тревогой теплить жизнь и пламя,под известковым небом – потолкомдруг друга греть несытыми телами,

что есть иная близость,– это та,которой мы названия не знаем –ей не страшна пространства пустота,ей целый мир – огромным садом – раем.

192

Урча на ножках черных из угла,он поедает, черный Бог тепла,как в древности, разорванные частидревесных тел.В его квадратной пасти,еще к словам высоким не привык,ворочается огненный язык;и черною коленчатой трубоюповиснул хвост его над тишиною,протянут в воздухе,гудит, дрожа, теплом.

Дом молится, отходит, тает дом.

Волнуется, течет, шумя над нами,тепло, струясь по комнате кругами,в окне, где пласт полярных хрусталей,вдоль косяков, вдоль стен – пыльца огней:там иней свил сверкающие гнезда,седой, иглистый, леденящий мох.Но пышет тьмой чугунный черный Бог,и тает мiр – текут огни и тенивдоль стен, вдоль лиц – прозрачные ступени.

И обнажается,волнуясь и дыша,оттаявшаясмертнаядуша.

193