Чтения о русской поэзии - Николай Иванович Калягин

Понять, что Пушкин перестал быть карамзинистом в 1818 году, а к середине 20-х годов оставил Карамзина и всех его последователей далеко-далеко позади, Вяземский никогда не мог. Для него Пушкин остался навсегда племянником Василия Львовича – младшим карамзинистом, который во многом сравнялся со своими учителями и даже проложил кое-какие «новые поэтические пути, не изведанные его предшественниками», но принципиально ничем от них не отделился… «Недооценка» – ключевое слово, определяющее отношение Вяземского к Пушкину (и, кстати сказать, давно гуляющее по научной литературе, посвященной вопросу этих отношений). В разные годы жизни Вяземский по-разному относился к Пушкину, но недооценивал его всегда. Гармонии, сердечного лада было в их отношениях немного.

Время между 1817 и 1821 годами – время наибольшей популярности Петра Андреевича Вяземского. В дальнейшем его поэтическая репутация только падала. К концу первого десятилетия после пушкинской гибели он окончательно выпал из литературы. «Выдержал я испытание и заговора молчания, который устроили против меня, – писал он в глубокой старости. – Я был отпет: кругом могилы моей, в которую меня живого зарыли, глубокое молчание».

Надобно сказать, что Вяземский с честью выдержал испытание молчанием. Верность поэзии он сохранил до конца. Последние стихи Вяземского помечены 1877 годом, то есть написаны в восьмидесятипятилетнем возрасте. Л. Я. Гинзбург заметила как-то по поводу этих последних стихов: «Если бы можно было их напечатать, едва ли они привлекли внимание современников». Замечание справедливое! В. С. Нечаева о поздней поэзии Вяземского отозвалась так: «Лучшие по глубине лиризма стихи из всех написанных за долгую жизнь», – и этому замечанию в меткости не откажешь.

Молчание вокруг имени Вяземского продолжалось и после его кончины; вакханалии нашего «серебряного века» не коснулись его памяти, у главных литературных деятелей той эпохи не было интереса к его стихам (лишь Блок мимоходом упомянул как-то раз о «грубоватом Вяземском»).

Литературное воскрешение Вяземского началось в самые черные годы долгой российской истории: в 1932 году Дурылин выступил с нашумевшей статьей «Декабрист без декабря», в 1935 году В. С. Нечаева выпустила том его стихов в издательстве «Academia». Интерес к Вяземскому возник в то время не на литературной, а на политической почве. Заговор молчания вокруг его имени не мог продолжаться, потому что Вяземский был автором отвратительного стихотворения «Русский бог», немецкий перевод которого отыскался в бумагах Карла Маркса. В умывшейся кровью России пришелся ко двору Вяземский – друг декабристов, «вольтерьянец начала XIX века и вольнодумец 1820-х годов».

В 1963 году под редакцией той же Нечаевой выходит научное издание «Старых записных книжек»; Лидия Гинзбург дважды (в 1958 и 1986 годах) издает стихи Вяземского в Большой серии «Библиотеки поэта»; в 1984 году Л. В. Дерюгина выпускает представительный том его литературно-критической прозы. С середины 80-х годов Вяземский, по «индексу цитирования» в научной литературе, становится одним из первых русских поэтов.

Замечу, что, при всем современном интересе к Вяземскому, отношение к нему далеко еще не установилось. Существует некое благоволение к Вяземскому; на фоне этого благоволения высказываются самые противоречивые мнения как о его творчестве, так и о его личности.

Возьмем не самый сложный, казалось бы, вопрос – вопрос об отношении князя Вяземского к религии. Выслушаем мнения экспертов.

«Об одном следует сказать с полной определенностью, – говорит Бондаренко, – Вяземский никогда не был атеистом».

«Старый безбожник, – с той же определенностью аттестует Вяземского Нечаева. – Истый ученик Вольтера».

«Истинно церковный человек», – характеризует Вяземского М. М. Дунаев.

«Иллюзии загробного блаженства Вяземский отверг, – сообщает Л. Я. Гинзбург, – но был период, в 40-50-х годах, когда Вяземский пытался найти облегчение в религии».

По мысли Лидии Яковлевны, период этот быстро закончился, и в поздней поэзии Вяземского «тематика богоборчества, пресыщения затянувшейся, исчерпавшей себя жизнью, жажды “ничтожества” нашла для себя особое словесное выражение». (Это-то «особое выражение» поздних стихов Вяземского и вызвало восторженную оценку Нечаевой, приведенную выше: «Лучшие по глубине лиризма стихи из всех написанных».)

«Его стихи, перелагающие молитвенный настрой души поэта, – возражает Дунаев, – узнаются по близости их <…> звучанию храмовых песнопений».

«Вяземский не раз занимал пост церковного старосты от прихожан в московском храме Вознесения на Большой Никитской, – уточняет Бондаренко, – что, разумеется, вряд ли было возможно в случае его атеистических убеждений. Хотя одновременно с этим князь Петр Андреевич позволял себе очень небезобидные шутки по адресу Православной Церкви и ее догматов».

Примем как данность: Вяземский остается в современной России поэтом неразгаданным. Возьмем на себя труд перелистнуть со вниманием страницы его биографии, постараемся окинуть его жизненный путь свежим взглядом. Может быть что-то такое, незамеченное другими, и удастся нам разглядеть. По крайней мере, сможем мы внести свою лепту в современную сумятицу представлений о Вяземском и несколько увеличить ее суммарный объем.

Любое жизнеописание Вяземского начинается с рассуждений о его родовитости. Биографы с увлечением представляют нам Вяземского – образцового русского аристократа, рюриковича, прямого потомка Владимира Мономаха. Глухо упоминается, правда, что одной из прабабушек нашего поэта была «пленная шведка» (в степени аристократизма которой можно усомниться), но тут же добавляется, что родной бабкой Петра Андреевича по отцу была зато урожденная Долгорукова.

Между тем обстоятельства рождения нашего героя нельзя признать ни образцовыми, ни хотя бы нормальными. В христианском государстве было и есть абсолютно непреодолимое препятствие для всех желающих вступить в законный брак. Таким препятствием является наличие живой жены у предполагаемого жениха или замужность предполагаемой невесты. Вспомним сарказмы Л. Толстого по поводу стремления Элен Безуховой выйти замуж при живом муже… Мать Вяземского оказалась счастливее (или несчастнее) Элен Безуховой. Праздношатающийся русский европеец Андрей Иванович Вяземский, странствуя по Франции, повстречал замужнюю ирландку Дженни Квин (урожденную О'Рейли), полюбил ее, соблазнил и увез на жительство в Россию. Одураченный муж Дженни Квин был иностранцем и иноверцем, денег у старшего Вяземского было всегда очень много, и эти два обстоятельства позволили ему легализовать свою страсть. Развод, новое венчание – все было обстряпано в кратчайшие сроки, и наш поэт родился рюриковичем.

Пятно незаконнорожденности, однако, явственно отпечаталось на курносой физиономии Петра Андреевича Вяземского. Вот уж кто был у нас во всех смыслах отпрыском «случайного семейства»!

Обстоятельства рождения и воспитания Вяземского почти неотличимы от обстоятельств рождения и воспитания Лаврецкого (герой тургеневского «Дворянского гнезда»). Об участии рано умершей матери в воспитании будущего поэта свидетельств никаких не сохранилось, – она была женщиной доброй, но разобраться в сложностях русской жизни и как-то подготовить к ней сына было, конечно, не в ее силах. Зато отец всласть над ним экспериментировал, всласть его уродовал. Видный представитель российского просвещенства, Андрей