Чтения о русской поэзии - Николай Иванович Калягин

воздух». Это очень серьезная оценка! Приятно бывает погрузиться в ресторанный или банный чад: сомлеть, чуть угореть, расслабиться и забыться. Приятно бывает погулять в тумане, превратившем знакомую скучную окрестность в некую волшебную страну… Но чистый воздух намного полезнее для нас.

Знакомство с Вяземским-человеком лишь тем затруднено, что творческое наследие его до сих пор не собрано полностью. Современное российское правительство, установившее в своей «культурной столице» семиметровый памятник Шевченко, не очень-то озабочено тем, что Россия не имеет академического Вяземского. Даже в лучшем из изданий его (в «Избранных стихотворениях», осуществленных В. С. Нечаевой в 1935 году), каким мы на сегодняшний день располагаем, отсутствуют, например, 3-я «Баркарола» (собственно говоря, первая, вторая и четвертая тоже отсутствуют, но их не так жалко) и «Давным-давно». Лидия Гинзбург, дважды издавшая Вяземского в Большой серии «Библиотеки поэта», пропустила оба раза не только 3-ю «Баркаролу», но и бесподобного «Медведя», и второе «Уныние», не говоря уже о таких шедеврах поздней сатирической поэзии Вяземского, каковы «Графу Соллогубу» и «Послушать – век наш век свободы…»:

Послушать – век наш век свободы,

А в сущность глубже загляни:

Свободных мыслей коноводы

Восточным деспотам сродни.

У них два веса, два мерила,

Двоякий взгляд, двоякий суд:

Себе дается власть и сила,

Своих наверх, других под спуд.

………………………………

Свобода – превращеньем роли ―

На их условном языке

Есть отреченье личной воли,

Чтоб быть винтом в паровике;

Быть попугаем однозвучным,

Который, весь оторопев,

Твердит с усердием докучным

Ему насвистанный напев.

Скажу с сознанием печальным:

Не вижу разницы большой

Между холопством либеральным

И всякой барщиной другой.

Таких стихов Лидия Яковлевна, понятное дело, пропустить в печать не могла. И хотя невозможно отказать нашей маститой исследовательнице в уме и честности, но самый ученый, самый честный либерал остается все-таки либералом… Начиная с безграничной свободы, он все-таки приходит под конец к безграничному деспотизму. «Своих (в данном случае, Тынянова и Шкловского) наверх, других под спуд».

Российская филологическая наука оказалась в наши дни на распутье.

Суть проблемы раньше других обозначил В. В. Кожинов в одной из статей своих, опубликованных в разгар «перестройки» (1988 г.). Процитировав авторитетного в ту пору критика И. Виноградова, призвавшего «опираться на традиции не только Добролюбова или Писарева, но и Страхова, Леонтьева, Розанова», провозгласившего, что «нам сегодня нужно, в первую очередь, чтобы у нас появились, наконец, свои Дружинины и Антоновичи, Григорьевы и Писаревы, Страховы и Михайловские, Бердяевы и Розановы», Вадим Валерианович мягко заметил в ответ, «что такие критики, как Добролюбов и Писарев, при всей их весомости и силе, имеют, строго говоря, только чисто национальное значение. Между тем мысль Киреевского, Леонтьева или Розанова (подобно творчеству Гоголя, Достоевского или Толстого) обладает непосредственно мировым значением».

В самом деле, читая сегодня книги Добролюбова и Писарева, Белинского и Чернышевского, мы стараемся понять причину того непомерного влияния, которым они пользовались когда-то. «Национальное значение» этих авторов несомненно: они расшатали духовные устои государства, они отравили общественное сознание и подготовили революцию. Они изменили ход русской истории. В этом их «весомость и сила». Но читать их книги для себя, но упиваться этим агитпропом сегодня способны, очевидно, только утратившие чувство реальности люди. Открывая книги Киреевского, Аполлона Григорьева, Страхова, Леонтьева, Розанова, мы оказываемся на мировом просторе, мы сталкиваемся с проблемами, во-первых, вечными, а во-вторых, своими собственными. Мысль Кожинова совершенно прозрачна: нельзя опираться на все традиции сразу, нельзя учиться у Писарева и Страхова одновременно, нельзя «всякому духу верить» – нужно «различать духов», нужно душой трудиться, выбирая среди существующих в национальной культуре традиций – лучшую…

Статья Кожинова осталась у нас, конечно, «гласом вопиющего в пустыне». Будущее развивается пока что по сценарию И. Виноградова, т. е. в «свободной России» вполне авторитарно насаждаются равнодушие к истине, всеядность, эклектичность. Мы безвольно плывем в некий демократический рай, где Дружинин обнимется с Антоновичем, где Страхов «на пиру духа» возляжет бок о бок с Писаревым, где, наряду с существующими в современном Петербурге памятниками Добролюбову, Некрасову и Чернышевскому, появятся, столь же уродливые внешне, памятники Тютчеву, Леонтьеву и Вл. Набокову (куда же без него), где к улице Радищева присоединен будет переулок Аполлона Григорьева, улица же Белинского свободно вольется в площадь Вяземского!

Понятно, что вариант «светлого будущего», обрисованный в предыдущем абзаце, никогда не наступит. Для реализации этой утопии потребуется настолько уже тупое и равнодушное население, какого в реальности взять негде. Люди до конца останутся людьми, они всегда будут оценивать, различать и выбирать… Так что всеядность, установившаяся в современной российской филологии, есть, несомненно, явление временное. Необходимое разделение великого и малого, чистого и нечистого, временного и вечного в русской культуре будет произведено, новый эстетический канон будет установлен. Вот интересно только, каким он будет? Какие личности будут признаны основоположниками русской эстетики XXΙ века?

В. В. Кожинов указал нам на «мировое значение» Киреевского, Леонтьева и Розанова, каковое «давно и прочно признано множеством их авторитетных зарубежных читателей». Что ж, на этих трех китах можно было бы утвердить строение долговечное… В свою очередь, Н. П. Ильин говорит нам про исключительное значение трудов Киреевского, Аполлона Григорьева и Страхова (благодаря которым русская философская культура вышла в кратчайший срок на мировой уровень) и тоже напоминает о том, что лучшая работа о Киреевском принадлежит в настоящее время немецкому исследователю, лучшая работа о Страхове написана американкой… Триада Ильина, уступая триаде Кожинова в суммарной яркости, в суммарном художественном таланте, далеко превосходит ее строгостью самобытной научной мысли, суммарной научной ответственностью, я бы даже сказал – научной совестливостью. С такими основоположниками мы не пропадем!.. А вот П. Б. Струве в 20-е годы прошлого столетия увидел будущее России в просвещенном «либеральном консерватизме» и указал трех отцов-основателей «либерального консерватизма» в нашей стране: Пушкина, Вяземского и Б. Н. Чичерина. Тоже неплохо!..

Но вообще-то пора остановиться. Как ни приятно бывает помечтать «о всём хорошем», следует помнить о том, что Кожиновы, Ильины и Струве редки. Новый эстетический канон в России будут устанавливать люди попроще. Какая-нибудь из группировок, орудующих в современной российской науке, сумеет убедить власть в своей исключительной полезности, добьется «достойного финансирования» – и воцарится. Кто это будет? Экс-марксисты, заменившие, по выражению Н. П. Ильина, «культ Владимира Ульянова культом Владимира Соловьева», но по-прежнему усматривающие «мировое значение» в сочинениях Маяковского и Горького? Формалисты, свято верящие в