Чтения о русской поэзии - Николай Иванович Калягин

призвание Царя, значит спасать Россию вовсе не нужно. Хватит с нас еврейских погромов, хватит с нас казачьих нагаек и пасхальных богослужений в Кремле! Кошмар царизма не должен никогда повториться! Человечеству нужна не великая Россия, а – свободная. Умерив свои имперские амбиции, сократившись до разумных пределов, Россия станет со временем демократическим государством – не хуже Латвии или Панамы. Другого пути у этой страны просто нет. Народ деморализован? народ вымирает? Ничего страшного! Лучшие выживут: научатся лопотать по-английски, освоят маркетинг – и построят Новую Россию».

Ну и так далее. С либералом бесполезно спорить. Полюбив однажды чистую свободу, как ее любить должно, человек навсегда расстается с реальностью, и хуже того – начинает видеть в реальности лишь досадную помеху на пути воплощения своей чистой мечты. Оставим либерала в покое. Пусть человек мечтает.

Тому же, кто не сделал еще окончательного выбора, кто колеблется, кому извечный либерализм и современный патриотизм (в духе генерала Макашова) кажутся одинаково непривлекательными, я предложу для размышлений два коротеньких текста, извлеченных мною из богатейших кладовых классической русской литературы почти наугад. Говорю «почти наугад», потому что таких текстов много в наших кладовых. Сегодня я вам предложу, во-первых, подумать над словами Гоголя, определившего так значение царской власти: «Без нее обнищает дух человеческий». Во-вторых, напомню два стиха Гумилева, написанных задолго до Февральской революции:

Тягостен, тягостен этот позор —

Жить, потерявши царя!

Много ли в нашей современной жизни такого содержания, которого эти два текста полностью не объясняли бы? По-моему, совсем немного.

Возвращаемся к разговору о поэтах николаевской эпохи. А так как сегодня мы массу времени потратили на обсуждение посторонних вопросов, то постараемся использовать оставшееся время более эффективно. Будем перебирать поэтов, давая каждому краткую характеристику, – как мы уже делали однажды (на третьем чтении). Начнем двигаться в правильном порядке – от более значительных имен к менее значительным – и остановимся, когда устанем. Сделаем столько, сколько успеем.

Ограничимся теми поэтическими именами, которые принадлежат полностью николаевской эпохе. Поэтов же, которые стали поэтами в николаевское царствование, но продолжали плодотворно работать и после его завершения (Тютчева и Фета, Полонского и Майкова, А. К. Толстого и Некрасова), мы совсем сегодня вспоминать не будем.

Начнем, благословясь.

«Лермонтов: темное, иссиня-черное, таинственное небо над его стихами. Метафизичность Лермонтова сильнее, она у него вернее, чем у других наших поэтов», – в этом отзыве Адамовича присутствует главное: присутствует волнение, которое охватывает человека, приступившего к стихам Лермонтова. Лермонтову дана была беспредельная власть над людьми: власть волновать нас, власть превращать нас самих в поэтов (конечно же, только на время чтения его стихов)! Это волнение ничего общего не имеет с тем приятным возбуждением, которое мы испытываем, перечитывая того или иного из искуснейших мастеров современной поэзии, и которое тем только вызывается, что мы наконец поняли, о чем вообще этот человек говорит, – вылущили зерно смысла (обычно весьма грубого и элементарного) из-под толстой скорлупы инверсий, мегалоконструкций, гераклитовых метафор, неявных цитат и прочего. Стиль Лермонтова совершенно прозрачен, суть его поэзии одинаково доступна юноше и старцу, сельскохозяйственному рабочему и ученому филологу. Конечно, перечисленные здесь лица воспринимают разные уровни лермонтовской поэзии, но на всех уровнях своей поэзии Лермонтов остается настоящим и полноценным Лермонтовым.

У этого поэта, как заметил однажды Розанов, «была такая сила, что,“выпади случай” – и он мог бы в неделю поднять страну. Просто – вскочили бы и побежали: у всех затуманились бы головы».

Во избежание недоразумений, сообщу сразу, что я не являюсь безусловным почитателем поэзии Лермонтова. Что же меня в ней не устраивает? Не будем ходить далеко – рассмотрим две цитаты, которые я только что привел. Адамович и Розанов – они оба безмерно любили Лермонтова. При этом Адамович, давая по временам довольно трезвые оценки лермонтовскому таланту («бедный, риторический Лермонтов, со всеми своими бесчисленными промахами…»), попадал снова и снова под обаяние лермонтовской интонации, лермонтовского «нового звука» («гений интонации» – это опять-таки отзыв Адамовича о Лермонтове), воодушевлялся, заражался духом лермонтовской поэзии и тогда уже писал про «темное, иссиня-черное, таинственное небо над его стихами. Метафизичность Лермонтова…» Стоп! Вы заметили, может быть, как сам Адамович, осмотрительный и по-французски точный в выражениях, под прямым влиянием Лермонтова становится вдруг «риторичным» и допускает «промахи»? Ну, что это за «темнота» неба, при его же, неба, «черноте»? И почему «метафизичность Лермонтова сильнее», с какой стати «она у него вернее, чем у других наших поэтов»? Метафизичность Пушкина, Тютчева, Баратынского гораздо надежнее лермонтовской…

И Розанов, указав совершенно справедливо на «силу» Лермонтова, допускает тоже странную обмолвку: люди оставили бы свои дела и побежали за Лермонтовым, потому что «у всех затуманились бы головы» (а не прояснились, как следовало бы выразиться тому, кто имел намерение сказать о Лермонтове что-то лестное).

Гениальность Лермонтова, для нас несомненная, имеет характерную черту: она легко далась самому Лермонтову, она и читателями усваивается с какой-то подозрительной легкостью. Одно из двух или трех лучших своих стихотворений Лермонтов написал в 17 лет! Это не тот случай, когда можно говорить про рост поэтического таланта, про его созревание… Лермонтов всё получил готовым и сразу. Зато и усваивается это «всё» тоже сразу и без труда. Чтение Лермонтова не требует от читателя серьезных усилий. Над «Демоном» или «Мцыри» вообще не стоит задумываться: это повредило бы впечатлению от полнозвучных стихов. Нужно покориться, отдаться Лермонтову, нужно безвольно плыть за ним – только тогда впечатление будет полным. Заметим также, что музыка Лермонтова, при всей ее красоте и силе, – бедная и однообразная музыка. (Именно поэтому, кстати сказать, Лермонтову так легко подражать, так легко подделываться под его тон.) Как некогда Паганини, Лермонтов исполнил сольный концерт, концерт всей своей жизни, на одной струне. Обида на людей, обида на судьбу, обида на Бога – основной мотив лермонтовской поэзии, ее обнаженный нерв, ее неиссякаемый источник.

Обычному человеку совсем не просто понять, чем же именно обидела Лермонтова жизнь? Все-таки он родился в достатке и в знатности, он принадлежал к лучшему обществу своего времени (и играл в нем заметную роль), он получил в дар огромный поэтический талант. Современниками Лермонтова были Баратынский и Тютчев – поэты более значительные, чем Лермонтов, но не имевшие и тени того успеха, которого сумел добиться он. Однако, двум этим славным мужам даже в голову не приходило обижаться на жизнь – они же были взрослыми людьми, они заняты были делом, им некогда было обижаться на жизнь… Но если бы дикарка-слава вдруг вспомнила про