Чтения о русской поэзии - Николай Иванович Калягин

разбрасывал по дорожкам лучшие цветы из бабушкиного сада, давил мух «с истинным удовольствием» и «радовался», попав в курицу камнем, «взрослый Лермонтов совершенно так же вел себя относительно человеческого существования, особенно женского, как Лермонтов-ребенок – относительно цветов, мух и куриц».

Все это правда. Люди, знавшие Лермонтова близко, дают относительно характера нашего поэта однотипные показания.

«Ему непременно нужна была жертва, – без этого он не мог быть покоен, – и, выбрав ее, он уже беспощадно преследовал ее».

«Лермонтов знал силу своих глаз и любил смущать и мучить людей робких и нервических своим долгим и пронзительным взглядом».

«У него была страсть отыскивать в каждом своем знакомом какую-нибудь <…> слабость, и, отыскав ее, он упорно и постоянно преследовал такого человека, подтрунивал над ним и выводил его наконец из терпения. Когда он достигал этого, он был очень доволен».

Встретив отпор, Лермонтов отступал; он оставлял в покое человека, способного за себя постоять… В общем, наш поэт любил мучить слабых и беззащитных – это была его охота, его удовольствие.

Один из товарищей Лермонтова так отозвался о нем: «Он непременно должен был кончить так трагически: не Мартынов, так кто-нибудь другой убил бы его».

(У нас до сих пор говорят и пишут: «Дантес и Мартынов», «Мартынов и Дантес» – вот уж неправда! Николай Мартынов и близко не походит на раздобревшего от пушкинской крови Дантеса. Этот несчастный невротик, слишком долго терпевший систематические издевательства Лермонтова, а потом вдруг вспыливший и наломавший дров, угодил в цареубийцы именно что сдуру. Выстрелив в Лермонтова, он и самого себя угробил, во всяком случае – испортил себе жизнь, и испортил непоправимо.)

Впечатляющее описание внешности поэта оставил Иван Петрович Забела, отец знаменитой нашей певицы Забелы-Врубель, впервые увидевший Лермонтова весною 1841 года, когда будущему врубелевскому тестю было 13 лет. И вот что увидели в тот день глаза 13-летнего мальчика: «Огромная голова, широкий, но не высокий лоб, выдающиеся скулы, лицо коротенькое, оканчивающееся узким подбородком, угрястое и желтоватое, нос вздернутый, фыркающий ноздрями, реденькие усики и волосы на голове, коротко остриженные, но зато глаза! я таких глаз никогда после не видел. То были скорее длинные щели, а не глаза, и щели, полные злости и ума <…> Впечатление, произведенное на меня Лермонтовым, было жуткое. Помимо его безобразия, я видел в нем столько злости, что близко подойти к такому человеку мне казалось невозможным, я его трусил. И не менее того, увидеть его снова мне ужасно захотелось».

Здесь бесподобно переданы переживания юного сердца, задетого Лермонтовым: жутко – и тянет, невозможно подойти – и ужасно хочется подойти…

Лермонтов не был добрым человеком, и на иссиня-черном, таинственном небе его поэзии сверкают злые звезды, на кремнистой почве лермонтовской поэзии произрастают в изобилии цветы зла. Приведу только два примера.

Неприятно соглашаться в чем бы то ни было с Владимиром Соловьевым, но ведь Владимир Соловьев был прав, когда писал: «…Порнографическая муза Лермонтова – словно лягушка, погрузившаяся и прочно засевшая в тине». Лермонтов и в самом деле – единственный крупный поэт России, которого тянуло к натуральной, в духе Мих. Логинова или А. Н. Толстого, порнографии…

Напомню также слова, которые героический Мцыри бросает в лицо старому монаху, пришедшему напутствовать его перед концом: «Старик! я слышал много раз, что ты меня от смерти спас – зачем?» Под этим коротеньким словом, украшенным на конце знаком вопроса, скрывается целый кладезь первосортного, химически чистого зла. Старый монах – единственный человек в мире, кто любит злобного мальчишку. Когда-то он выходил его, спас от смерти. И теперь ему радостно поглядывать на него издали, помышлять в своем сердце: «Помог Господь выходить эту кроху. Теперь вырастет – станет большой! Богу служить будет. И меня когда-нибудь помянет добрым словом». Но Мцыри не суждено вырасти, он умирает, и старый монах идет, чтобы исповедать и причастить умирающего – т. е. сделать лучшее, что вообще может сделать человек человеку… Мальчишка с нетерпением поджидает его. Ему мало было – напрыгаться до одурения по горам и убить вручную барса. Теперь он сделает больше – отравит лучшие воспоминания старого монаха, умертвит в его сердце любовь к себе. Это он успеет…

Ну и так далее. Не будем обманываться! Люди, которые ценят Лермонтова по-настоящему, ценят в нем именно аромат зла, которым пропитано творчество Лермонтова. И только привкус действительного зла придает поэзии Лермонтова ту глубину, в которой отказывали ей настоящие знатоки дела, твердившие про «напряженность», про «многоречие», про «суфлера в будке»! Просто у настоящих знатоков дела не было настоящего интереса, не было вкуса ко злу. Они смотрели на Лермонтова со стороны добра, с которой этот поэт не слишком-то впечатляет.

Со стороны зла, картина выглядит по-другому. Пресным кажется Пушкин, не воспевший ни единого злого и извращенного движения человеческой души, – хочется-то именно злого и извращенного чувства. Хочется втянуть в ноздри сладковатый запах гнили. Хочется того, «о чем не помнил Пушкин», защищенный добротой своего сердца, огражденный своей человечностью… Хочется Лермонтова – с его таинственным, иссиня-черным небом, с его метафизичностью.

Получается, что мы не до конца разобрались в том недоразумении, которым больна наша филологическая наука и которое выражается в трех словах: Пушкин и Лермонтов. В чем-то эти фигуры действительно равноценны, равно значимы. В Пушкине мы имеем великое объединяющее начало русской культуры, в Лермонтове – мощное начало разъединения и обособления. Как к каждому человеку приставляются при рождении два ангела, добрый и злой, так, по-видимому, и русскую культуру, до самого ее конца, будут водить Пушкин и Лермонтов, будут пытаться склонить ее каждый на свою сторону.

(О Лермонтове как о черном ангеле России скажу два слова отдельно. Ахматова первой, кажется, заметила, какими грозными потрясениями оборачиваются для России все лермонтовские юбилеи. 1914 год – столетие Лермонтова. 1941 год – столетие его смерти. 1964 год. 1991 год… Нарочно ведь не придумаешь! Вот такого ангела приобрела Россия в июле 1841 года, таким вот фантастическим способом проявилась в ХХ веке странная любовь поэта к отчизне.)

Но не будем пугаться! Правильно учила нас та же Ахматова: ничего бояться не надо. Зло существовало в мире до того, как создан был первый человек, зло является неотъемлемой частью мира, в котором мы живем, и опыт зла, которых присутствует во многих созданиях Лермонтова, – это всего лишь опыт зла, пережитый великим художником и точно описанный.

Если царевичу Алексею любовь к Лермонтову не помешала попасть в рай, то и нам с вами нет необходимости «крестом и молитвой» изгонять Лермонтова из нашей истории, из