Чтения о русской поэзии - Николай Иванович Калягин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Первого апреля 1853 года Павлов в сопровождении жандарма отбывает в Пермь, навеки присоединяя свое имя к величавому мартирологу «мучеников самодержавия». Московские западники и московские славянофилы, как это и было принято в их среде, срочно объединяются «против правительственного террора»: Хомяков и Чаадаев, Чичерин и Шевырев совокупно провожают Павлова в ссылку, обещают хлопотать о нем перед правительством, предлагают обильную материальную помощь… Разоренная до конца и до конца опозоренная, Каролина Павлова остается одна перед лицом московского общества. Какое-то предельное отторжение от Каролины Павловой, какое-то ликование по поводу постигших ее несчастий воцаряется в нем в это время, какие-то хамские куплеты сочиняются по ее адресу местными талантами и распеваются на всех углах:
Ах, куда ни взглянешь,
Всё любви могила!..
Мужа мамзель Яниш
В яму посадила…
К лету 1853 года мадемуазель Яниш уже 16 лет звалась, на свою беду, мадам Павловой, но цепкая память московского жителя помнит, кто она есть на самом деле. Чужестранка. Мамзель. Иван Сергеевич Аксаков считает, что Каролина Павлова в этой печальной семейной истории навеки «потеряла имя». Грановский в одном из писем той поры называет ее «чудовищем». Старик Аксаков один упрямо честит Павлова «подлецом» и возмущается поведением своих молодых друзей, принимающих подлеца Павлова «с отверстыми объятиями», но Сергей Тимофеевич – человек отживший. Ему невдомек, что на дворе «мрачное семилетие», что все порядочные люди задыхаются в его атмосфере. Сергей Тимофеевич не понимает того, что «Николай I погубил тысячи», не понимает, что «Филарет погубил тьмы», не замечает правительственного террора, правительственного гнета не чувствует – ничего не понимает! Старенький, как говорится. Пусть пишет и дальше про свою рыбалку, про свою ружейную охоту…
К концу года Павлов получает от правительства прощение, и уже в декабре «эта (по оценке Кошелева) жертва неслыханного произвола» возвращается в Москву. Жена же его еще в июне навсегда оставляет родной город – бежит от позора, забрав с собой родителей и сына.
Для Каролины Павловой начинаются годы странствий. Долгих пять лет она скитается по миру. В ходе этих скитаний (совершаемых «на медные деньги», в не слишком комфортабельных условиях) умирают ее престарелые родители, а подрастающий сын возвращается к отцу. В отличие от голи перекатной Каролины Карловны, Николай Филиппович занимает после развала своей семьи прочное положение в обществе, становясь редактором и издателем крупных ежедневных газет – сначала «Нашего времени», затем «Русских ведомостей».
Петр Андреевич Вяземский, «тирану враг и жертве верный друг», помогает Павлову в этом устройстве: находит для него начальный капитал, пробивает, через зятя своего Валуева, правительственные субсидии… Павлов, как и всякий другой «мученик самодержавия» в России, не может остаться в неизвестности, и никогда подобный человек в России, по картинному выражению Клюева, «не будет голым». До самой смерти своей (в 1864 году) этот муж совета будет востребован родною страной, будет ею накормлен, утешен, обут и одет. Конечно, юному Ипполиту Павлову лучше, надежнее находиться при отце.
К тому же в жизни родительницы юного Ипполита случается тягостное любовное потрясение. В Дерпте в 1854 году сорокасемилетняя Каролина Павлова встречает Бориса Исааковича Утина – будущего либерального адвоката, сына богатейшего винного откупщика, а на ту пору – двадцатипятилетнего студента. Повстречав этого многообещающего юношу, Каролина Павлова переживает чувство, которое назовет впоследствии в стихах «тягостной блажью».
Сразу отмечу, что за годы странствий Каролина Павлова сочинила лучшие свои вещи из числа сохранившихся для нас: двенадцать стихотворений «утинского цикла», «Разговор в Кремле», поэму «Кадриль», цикл путевых набросков «Фантасмагория». Позор старческой любви не надломил, к счастью, Каролину Павлову, но несколько снизил пафосность, вредившую ее стихам прежде, добавил им теплоты и человечности, сделал ее стихи проще, конкретнее.
Прошло сполна все то, что было,
Рассудок чувство покорил,
И одолела воли сила
Последний взрыв сердечных сил.
………………………………………………
Как долго грудь роптала вздорно,
Кичливых прихотей полна;
И как все тихо, и просторно,
И безответно в ней до дна.
Я вспоминаю лишь порою
Про лучший сон мой, как про зло…
«Художник – ведь это чудовище!» – восклицает Павлова в своей «Фантасмагории», написанной в те годы, когда поэтесса смогла прервать свой «лучший сон», смогла наконец оторваться от своего бесценного Утина… Каролина Карловна видит теперь (не может не видеть), что позор ее последней любви пошел ее стихам на пользу, – и простодушно называет себя «чудовищем», присоединяясь тем самым к ранней оценке собственной персоны, произведенной Грановским… Оценка одна, но люди-то разные. Что мог знать о поэзии и о поэтах Грановский? Чего не знает о них теперь Каролина Павлова?
Заслуживает внимания время, проведенное Каролиной Павловой в Петербурге. Тот же Грановский в августе 1854 года с сердечным прискорбием сообщает своим конфидентам, что стихи Каролины Павловой «производят фурор» в столице. Действительно, Каролину Павлову принимали в нашем городе хорошо. Тютчев с одобрением отзывался о ее стихах, Щербина восторгался ими… Но в Петербурге, как и в любом другом городе России, ей нельзя уже было оставаться. Здесь ее ожидала долговая тюрьма – та самая «яма», в которую она, по общему мнению, посадила однажды своего мужа.
В Швейцарии в 1857 году Каролина Павлова знакомится с Александром Ивановым, сдруживается с ним, пишет после его смерти, вскоре последовавшей, интересные «Воспоминания…» о художнике. В них она, в частности, замечает: «Нет ничего выше сопротивления духа всякому житейскому бедствию и горю».
В конце 1858 года Каролина Павлова окончательно перебирается на жительство в Германию, поселяясь, как сообщает современный Биографический словарь, «в Дрездене и под Дрезденом». Ну, сначала-то она поселилась именно «под Дрезденом» – там можно было снять жилье попроще и подешевле. Каролина Карловна находит для себя угол в доме немецкого ремесленника, столяра, подсаживается к краю стола, за которым хозяйская семья вкушала в положенное время свой честный картофельный суп, раскладывает рукописи, принимается за