Чтения о русской поэзии - Николай Иванович Калягин

великих целей отвлекаться и предаваться «звучных рифм игре», каковая игра кажется тупой, неразвитой и страшно бессердечной Каролине Павловой «важней насущного хлеба»… Вы себе представляете? Ляпнуть такое в многострадальной России, среди голодающего ее крестьянства! Что это – глупость или измена?

В общем, младший Аксаков успешно вытравил из своих жил отраву художества, похоронил в себе поэта и стал, по точному выражению Розанова, «боевиком пера». Он стал знаменитейшим российским публицистом, вторым (после Каткова) «властителем дум» в пореформенной России.

Но конечно, любой человек, хоть что-нибудь в искусстве понимающий, с легкостью отдаст все тома, составившиеся из газетных передовиц Ивана Сергеевича и из его «писем к родным», за одно-единственное – любое! – стихотворение Каролины Павловой. Так обстоят дела в актуальном русском искусстве сегодня, то же будет и через пять тысяч лет. Муза, правду соблюдая, глядит… Ее не надуешь.

Свои наблюдения над Каролиной Павловой И. С. Аксаков осуществил в январе 1860 года; спустя двенадцать месяцев Каролину Карловну посетил другой наш известный писатель – граф А. К. Толстой. В прежней, в московской жизни Каролины Павловой, они не встречались. Приехав в Дрезден по своим артистическим делам, Алексей Толстой узнал, что в этом немецком городе третий год уже проживает весьма замечательный русский поэт, – и отправился к нему, чтобы с ним познакомиться. Знакомство быстро и естественно переросло в дружбу, продолжавшуюся четырнадцать лет, до самой кончины Алексея Константиновича.

Поразительно, до чего легко и весело, до чего правильно пошли дела в убогом жилище Каролины Карловны, когда надутый индюк Аксаков Иван Сергеевич навсегда его покинул, когда на его порог легкой ногой ступил Алексей Толстой – персонаж, отравившийся художеством ничуть не меньше самой Каролины Павловой! Два этих человека, одинаково ушедших с головой «в поэзию, в стихи» и, соответственно, не имевших в себе ничего «серьезного», «истинного» и «здорового», наспех друг друга обследуют и, что называется, снюхиваются.

Сохранился прелестный рассказ толстовского камердинера о том, как привольно чувствовала себя наша героиня во временной дрезденской резиденции графа Алексея Константиновича: «Каролина Павлова была маленькая, шустрая <…> Придет, бывало, а графа дома нет. Так сама велит подать себе завтрак».

Ведь полдела в том, что Толстой стал искать – и находить! – для Павловой литературные заработки. Полдела в том, что он постоянно навещал Павлову в ее убогом дрезденском жилище, а потом принимал и угащивал в своем роскошном имении Красный Рог Черниговской губернии. Полдела в том даже, что Толстой в 1864 году выхлопотал для Павловой пенсию от русского правительства – и тем самым навсегда вывел нашу поэтессу из условий вопиющей нищеты, перевел ее в формат честной бедности. Ничего нет удивительного в том, что аристократ и богач, потомок «жадною толпой стоящих у трона» Перовских и личный друг императора Александра II-го, мог подать Каролине Павловой условные «десять рублей», которые во время оно нес поэтессе Иван Сергеевич Аксаков, которых он так до нее и не донес… Конечно, Каролина Павлова многим была обязана Алексею Толстому, за что и благодарила его трогательно в своих стихах:

Спасибо вам за то, что снова

Я поняла, что я поэт

………………………………

За жизнь души – спасибо вам!

Но настоящая полнота дела заключается в том, что Алексей Толстой получил от дружбы с Каролиной Павловой ничуть не меньше практической пользы, чем получила ее Каролина Павлова от дружбы с Толстым! Шумный успех, с которым в конце 60-х годов шла в Германии стихотворная драма Толстого «Смерть Иоанна Грозного», процентов на шестьдесят обеспечен был выдающимся качеством перевода, выполненного Каролиной Павловой. Сам Толстой признавал с веселым недоумением, что пьесы его лучше звучат в немецком переводе, чем в оригинале. Ну, умела Каролина Павлова делать такие вещи… Да и просто общение с этой маленькой, шустрой старушкой, «художницей от головы до пят», сильно скрасило жизнь Алексея Константиновича в последние его годы. С кем бы еще смог он часами обсуждать замыслы своих будущих произведений? Разбирать какие-то детальки в произведениях, уже завершенных? Резвиться, художнически зубоскалить, швыряться друг в друга подушками, на головах стоять?

«Звучных рифм игра», как и всякая игра, требует для себя хорошей компании. Посмотрите на двух щенков, которые играют на весенней лужайке: один щенок наседает и рычит, другой пятится и поджимает хвост, – удовольствие от игры они получают равное. Эта радость, которую Бог предусмотрел для двух молодых животных одинаковой породы, всегда доступна и человеческим детенышам, всегда доступна она и взрослым людям, имеющим в себе художественную жилку, но она мала понятна тому общечеловеческому скопищу, к которому лучший из поэтов обратился однажды с презрительной отповедью: «Молчи, бессмысленный народ, //Поденщик, раб нужды, забот!..» И пусть потенциальная радость, заложенная в природе художественно одаренного человека, редко становится радостью актуальной, пусть художники большей частью сидят, как псы, в своих будках и надменно друг на друга смотрят! Для них есть возможность повести дело по-другому; есть в истории мирового искусства ряд примеров, эту возможность подтверждающих. Один из таких примеров мы только что рассмотрели.

Скажу теперь два слова о единственной русской книге Каролины Павловой, увидевшей свет при ее жизни. Скромный сборник «Стихотворений» Каролины Павловой, отпечатанный в Москве в 1863 году и шумно в тот же год провалившийся, остается для нас до сих пор основным источником, из которого мы черпаем сведения о ее поэзии. И конечно, этот источник весьма несовершенен, конечно, этот сборник, за печатаньем которого присматривала (в отсутствие автора) супруга поднаторевшего в винных откупах Кошелева, не заслужил в специальной литературе ни одного доброго слова. Впрочем, провал этого сборника меньше всего вызван был редакторскими и корректорскими огрехами, для него характерными. Сборник русских стихов, написанный человеком высокой поэтической культуры, результат двадцатипятилетнего подвижнического труда, в 1863 году не провалиться просто не мог! Как я уже говорил однажды, уровень эстетической мысли в ведущих литературных журналах России в ту пору впервые опустился до нулевой отметки и, не довольствуясь достигнутым, начал увлекательные странствования по отрицательным, преисподним областям эстетики.

Ведь всё в эпоху «великих реформ» совершалось на русской земле как бы впервые, всё открывалось российским обществом заново! Сам Чернышевский был уже заключен в узилище! Сам Добролюбов, которого послала миру природа-мать, помер уже! Уже написан был Базаров, принявший на свои широкие плечи просто неимоверный груз читательских симпатий! Прямо-таки «последний взрыв сердечных сил» произошел у русского читателя, когда этот чистопородный хам вышел к нему на перекрестке дорог, сунул под нос красный, шершавый кулак и велел не говорить красиво!.. Сам Писарев не утонул еще!

Какие