Чтения о русской поэзии - Николай Иванович Калягин

шансы могла иметь Каролина Павлова, сунувшаяся со своими стихами в весь этот чад? Конечно, ее сборник попал на рецензию к Салтыкову-Щедрину. Конечно, наш «ругающийся вице-губернатор», обнаружив на второй странице рецензируемого сборника стихотворение «Мотылек», объявил Каролину Павлову видной представительницей «мотыльково-чижиковой поэзии»; конечно, он признал всю ее поэзию – вздором, «гилью архивной». Задыхаясь от праведного (точнее сказать, от казенно-либерального, напущенного на себя) гнева, автор торжествующей свиньи заклеймил Каролину Павлову за «равнодушие к участи пахаря, который всею грудью налегает на соху»! Вот уж воистину – с больной головы на здоровую… Салтыков-Щедрин, проживший, в сущности говоря, жизнь бешеной собаки, каковая зверина, по болезненному состоянию своему, совсем даже не может радоваться красоте Божьего мира, не замечает его тайн, не чувствует его трагедии, а только кусает каждого, кто попал в поле ее зрения (Розанов, впрочем, нашел для нашего «великого сатирика» более поэтичный образ – образ «матерого волка», который «напился русской крови и сытым кувырнулся в могилу»), – Салтыков-Щедрин, вонзавший свои клыки (желтые клыки петербургского чиновника!) во всё, что движется, и получавший за это, кроме маленького личного удовольствия, неизменно высокие литературные гонорары, – человек, проживший жизнь в роскоши, человек, бывший всегда в силе и в славе, человек, ответственно трудившийся только в ватерклозете, – грудью заслоняет русского пахаря – от кого?! От Каролины Павловой, трудившейся всю жизнь так, как любые два русских пахаря, взятые вместе, никогда не трудились… В жизни пахаря ведь не одна только пахота имеет место – иногда он еще сеет, иногда жнет, иногда молотит, иногда отдыхает (и подолгу отдыхает), попивая винцо… Отдыха-то и не знала Каролина Павлова, последние сорок лет жизни которой был один сплошной труд:

Труд ежедневный, труд упорный!

Ты дух смиряешь непокорный,

Ты гонишь нежные мечты;

Неумолимо и сурово

По сердца области всё снова,

Как тяжкий плуг, проходишь ты…

Бог с ним, с Салтыковым-Щедриным. В том-то и беда, что, приблизясь неосторожно к подобным лицам, невольно заражаешься от них бешенством, начинаешь лязгать зубами, начинаешь вещать в той же тональности… Это не есть хорошо.

Отойдем же поскорее от Салтыкова-Щедрина, заметив только, что, вследствие его рецензии, Каролина Павлова, по замечанию П. П. Громова, «выпала из русской литературы и более в нее не возвращалась, хотя прожила еще много лет».

Точнее будет сказать, что Каролина Павлова окончательно выпала в 1863 году из прогрессивной, казенно-либеральной русской литературы – из той литературы, к которой она сама не захотела бы принадлежать! Из нормальной, из вечной русской литературы, мерно проследовавшей мимо «славной эпохи 60-х годов» и даже не почесавшей места, на котором самовыражались главные ее деятели, Каролина Павлова выпасть уже не могла.

Другой вопрос, что со смертью Алексея Толстого (в 1875 году) прервалась живая связь Каролины Павловой с этой самой «нормальной литературой». Другие ее товарищи по несчастью (Фет, Майков, Случевский) пережидали беду «славных 60-х» (и чуть менее славных 70-х) годов, всю эту «добролюбовскую бурю», весь этот «некрасовский натиск», по своим углам и не смогли, не сумели придти к ней на помощь. Да они сами нуждались в поддержке, они сами изнемогали… Шестидесятивосьмилетняя уже Каролина Павлова остается в одиночестве.

От последних восемнадцати лет ее жизни сохранились для нас полтора текста (начало «Моих воспоминаний» и письмо к сыну Мицкевича Владиславу) – эти прозаические тексты замечательны! Ни одной стихотворной строчки Каролины Павловой, написанной после 1868 года, для нас не сохранилось. Адвокат А. Ф. Кони, посещавший Каролину Павлову в последние годы ее жизни, видел в жилище поэтессы два больших сундука, наполненных рукописями и письмами. Известно также, что Каролина Павлова подготовила незадолго до смерти итоговое издание своих стихотворений и передала рукопись на родину, завещав «во имя поэзии» опубликовать ее.

Смешно… Одинокая нищая старуха, восьмидесяти шести лет от роду, завещает кому-то – рукопись своих творений. Во имя поэзии!..

…Увы! дитя: глас звучный соловья

Не тронет ястреба, упившегося кровью,

И не одарены священною любовью

К искусствам сладостным тупые богачи.

Когда Каролина Павлова умерла, церковный приход, скрепя сердце (много ли лишних денег у церковного прихода?), выделил средства на ее погребение. А все бумаги Каролины Павловой пошли, разумеется, в дело – на растопку печей, «для оклеивания комнат под обои и для завертывания сальных свечей, мещерского сыра и копченой рыбы».

Тем бы дело и кончилось: реально, по понятиям, «путем земли», – когда бы не Брюсов, опубликовавший вдруг в 1915 году двухтомное собрание сочинений Каролины Павловой и предпославший ему грозное предисловие: «Каролина Павлова принадлежит к числу наших замечательнейших поэтов»!.. Сто грехов простится Валерию Яковлевичу за этот его шикарный жест!

Понятно, что русские символисты стремились вообще перекинуть мостик от собственного творчества к творчеству поэтов пушкинской эпохи. Понятно, что Брюсову, назвавшему свою поэтическую мечту «верным волом», должна была особенно нравиться Каролина Павлова – этот фанатик трудолюбия, этот работник по преимуществу… Восхитительная суть дела в другом.

Мы не раз уже говорили о том, что современное литературоведение, отказавшись от ценностного подхода к литературе, не способно самостоятельно отличить великую поэзию от поэзии младенческой или от сконструированного достаточно твердой и умелой рукой квазистихотворного текста. Эта наука не устанавливает ценностей, она изучает явления, ценность которых заранее определена где-то на стороне. Профессиональный литературовед будет упорно, честно и профессионально заниматься любым поэтом (тридцать лет назад Демьяном Бедным и Самедом Вургуном, сегодня Набоковым и Бродским), на которого ему укажет начальник, вознесенный кем-то (рукой судьбы? во всяком случае – не наукой) над обычным, над дескриптивным уровнем научного знания. Вот Валерий Яковлевич Брюсов и есть один из таких начальников, чьи оценки в современном литературоведении, как приказы в армии, не обсуждаются, а принимаются к исполнению.

Необычное сцепление обстоятельств наблюдаем мы в этом случае. Сама Каролина Павлова никогда не признала бы в Брюсове своего ученика или, там, наследника. Слишком разные вещи любили наши поэты в литературе и в жизни, к разным совершенно целям стремились. Это во-первых. Во-вторых, в сегодняшней литературной жизни по сравнению с эпохой «славных 1860-х» ничего, в сущности, не изменилось: любой современный академик литературы, защитивший в советские годы докторскую диссертацию «по поэзии Добролюбова», кандидатскую – «по прозе Некрасова», завидя перед собой Каролину Павлову, должен бы сначала укусить ее за ногу, затем – изгнать эту кривляку из святилища литературы трудового народа… А нельзя. Валерий Яковлевич Брюсов, большой символист, член ВКП(б) с 1920 года, председатель Президиума Всероссийского союза поэтов, член Государственного ученого совета, ректор Высшего