Чтения о русской поэзии - Николай Иванович Калягин

(т. е. с Аполлоном Григорьевым объективированным, увиденным со стороны); вместе они следят за выступлением молодого Сальвини в роли Отелло, вместе пьют коньяк и вспоминают игру Мочалова в той же роли… Этот «Великий трагик», осмелюсь заметить, одна из недооцененных до сих пор вершин русской прозы XIX столетия.

Если же театральная критика вам не по нутру, возьмите превосходный (и общедоступный) сборник статей Аполлона Григорьева «Эстетика и критика», подготовленный А. И. Журавлевой и отпечатанный в Москве в 1980 году, – и вы увидите, что на трехстах семидесяти его страницах Аполлон Григорьев двадцать восемь раз так или иначе Шекспира вспоминает! Минуя Шекспира, в обход Шекспира, ничего в Аполлоне Григорьеве понять нельзя.

Достоевский, как известно, откликнулся на смерть Аполлона Григорьева рядом торопливых заметок, напечатанных в его журнале в виде редакторских примечаний к статье Страхова «Воспоминания об Аполлоне Александровиче Григорьеве». В этих заметках Достоевский без конца вспоминает о Гамлете. Самого Аполлона Александровича называет он здесь «одним из русских Гамлетов нашего времени». Значит, были в ту пору и другие Гамлеты? В самом деле, Достоевский говорит о целом ряде «наших русских, современных Гамлетов и гамлетиков», явно выделяя в этом ряду Аполлона Григорьева. Его одного он называет (причем, называет дважды) Гамлетом «настоящим».

Так, получается, обстояли дела в России 1864 года. Но и в дальнейшем мы встречаем в русской истории немало крупных художников, к которым прозвание «русского Гамлета» легко прилипает и в которых, вне их глубокого и постоянного интереса к личности шекспировского Гамлета, ничего понять нельзя. Говоруха-Отрок, великий князь Константин Константинович (поэт К. Р.), Блок…

Почему же так повезло в России Гамлету, чем же он лучше Антигоны Софокла или гётевского Фауста?

Ответить на этот непростой вопрос помогут нам два русских имени: Мочалов и Николай Полевой.

Золотая веха в истории русского театра – 1837 год, когда переведенный Н. А. Полевым «Гамлет» поставлен был в Москве с П. С. Мочаловым в главной роли.

(Мочалов с огромным успехом исполнял также роли Ричарда III и Отелло; «Король Лир», в котором Мочалов, кажется, не играл, достойно представлен был на русской сцене в николаевскую эпоху; но Мочалов в роли Гамлета – это что-то было особенное. Люди, однажды увидевшие Мочалова в этой роли, никогда уже не могли увиденного позабыть.)

Аполлон Григорьев, размышляя о достоинстве, о цене русского искусства 1830-х годов на общемировом художественном рынке, заметил однажды, что, «у нас в эти годы, за исключением Пушкина и нескольких лириков, его окружавших, было, конечно, немного» творцов, представляющих общечеловеческий интерес. Развивая эту тему, Григорьев продолжает вяло рассуждать о том, что «представителями романтизма с его тревожной стороны были у нас Марлинский, Полежаев и в особенности Лажечников», а потом вдруг воодушевляется, вдруг вспоминает о главном: «Был еще представитель могущественный, чародей, который творил около себя миры единым словом, одним дыханием <…> Я разумею Мочалова».

Аполлон Григорьев готов был, в угоду Мочалову, принизить роль Николая Полевого в создании настоящего русского Гамлета. Полевой, по его мнению, «переделал Гамлета, так сказать, на русские нравы, лишил язык лиц колорита и энергии, ввел беззаконным образом мелодраму…»

Аполлон Александрович в сем случае не совсем прав. «Гамлетом» усердно занимались в России двести лет, эта пьеса многое множество раз пересоздавалась на русском языке. В начале был «Гамлет» Сумарокова (1748-го года), в котором датский принц успешно победил всех своих врагов и женился на Офелии; заканчивался сей допотопный российский «Гамлет» следующей репликой невесты:

Ступай, мой Князь, во храм, яви себя в народе,

А я пойду отдать последний долг природе.

Догадываетесь, куда направляет свои стопы Офелия? И не пытайтесь – всё равно не угадаете. Под «долгом природе» следует разуметь здесь прощание с прахом Полония. Поклониться телу отца, женихом приколотого, а там уже – веселым пирком да за свадебку.

В конце двухвековых усилий по пересадке Гамлета на отечественную почву мы обрели два замечательных русских перевода «Гамлета»: перевод Лозинского, в котором достигнута, пожалуй, предельная точность в передаче английского подлинника, и перевод Пастернака, уступающий переводу Лозинского в точности, но, по общему мнению, несколько превосходящий его в художественном отношении (в действительности это такой не то чтобы слегка русифицированный, а скорее сильно опастерначенный «Гамлет»).

Замечательные эти два перевода у нас теперь есть, но вот почему-то мы редко вспоминаем сегодня о Гамлете, почему-то не переживаем случившееся с ним так остро, как то принято было между русскими людьми в XIX столетии!

«Только раз бывает в жизни встреча», – утверждает старинный романс. Настоящая встреча русского человека с Гамлетом произошла в 1837 году; другой такой встречи быть уже не может. Настоящий Гамлет (тот Гамлет, в которого влюблен был Аполлон Григорьев) обращался к русскому человеку с речами, которые сложил для него Николай Полевой:

Смотри, как все так мрачно и уныло,

Как будто наступает Страшный Суд!

…………………………………………………………………..

…………………………………………………………………..

Хозяйственное здесь распоряженье было,

От похорон осталось много блюд,

Так их на свадьбе поспешили съесть.

И пусть отдельные высказывания настоящего Гамлета были попросту Полевым выдуманы. Пусть Шекспир никогда не признал бы своими слова Полевого: «Страшно – за человека страшно мне!..» – этими словами зато воодушевлялся Аполлон Григорьев: они попали в его стихи.

И потом не всё же Полевой в «Гамлете» сочинял от себя – чаще он все-таки переводил Шекспира. «В очах души моей, Горацио». «А я пойду, куда влечет меня мой жалкий жребий, // Пойду молиться». «Человек он был». «Убит, червонец об заклад, убит!» Кто скажет, что это переведено плохо? По-моему, это переведено как раз хорошо.

Вот и решайте сами, что за писатель был Николай Полевой и какой он заслуживает памяти в потомстве. В лучшую пору своей жизни этот человек боролся против «литературной аристократии», стремясь бросить с парохода современности Карамзина и Пушкина, Дельвига и Баратынского… Он пропагандировал «неистовую словесность» молодых французских романтиков, искренне видя в сей дурной, изломанной отрасли великой некогда литературы последнее слово человеческого прогресса. Он был предтечей и единственным учителем Белинского. (Погодин впоследствии так отзовется о Белинском: «“Телеграф” Полевого был для него Журналом, Библиотекою, Обществом, Академиею, Университетом».) Когда же Николай I прикрыл кафедру «Московского телеграфа», с которой гремел на всю Россию Полевой, Полевой на какое-то время «ушел в перевод» – и подарил России Гамлета. В итоге мы вспоминаем сегодня о Полевом с некоторой благодарностью. Русский Гамлет – не безделка. Память о его создателе – легкая память.

В завершение нашего разговора о Николае