Чтения о русской поэзии - Николай Иванович Калягин

в США при Northern Illinois University основано Гоголевское общество». Полагаю, что Америка, без видимого ущерба для себя пережившая в начале 70-х годов прошлого века открытие сотни клубов имени советской гимнастки Ольги Корбут, переживет и открытие одного-единственного Гоголевского общества. Во внутреннем равновесии этой страны ничего не изменится. Точно можно предсказать, что страху Божью американцы от Гоголя не научатся.

Скажу, кстати, про одну странную фантазию англосаксонских деятелей культуры. Они приписывают своей нации честь создания литературы абсурда, они полагают, что именно в Англии всплыла рыба, заговорившая на языке «чистого нонсенса».

Честертон, например, в одной из газетных заметок своих, посвященных творчеству Льюиса Кэрролла, сообщает, что человек этот первым «осознал, что некоторые образы и рассуждения могут существовать в пустоте в силу собственной безудержной дерзости; некой сообразной несообразности; <…> И это было не только очень ново, но и очень в национальном духе. Можно даже сказать, что одно время тайной нонсенса владели только англичане». Льюис Кэрролл и Эдвард Лир сумели «выделить из застывшего торгашества современного мира пьянящее молодое вино, нет, мед интеллектуального нонсенса»; «странная английская нация в странный период викторианства» изобрела «чистый нонсенс, который <…> был на деле каникулами для души и ума».

Сила англосаксонского духа заключается в его бесконечной самодовольной узости, в его способности предпочесть самый пошлый, но свой собственный, доморощенный, интеллектуальный продукт самому лучшему плоду, выращенному под небом Испании, Германии, России или другой какой-нибудь посторонней страны.

(В середине 2012 года Британская академия киноискусства опубликовала в очередной раз список 50-ти лучших фильмов мирового кино за всю его историю. Знаете, какая картина оказалась во главе списка? «Головокружение» Хичкока! С равным основанием можно было бы признать лучшим романом в истории мировой литературы «Десять негритят» Агаты Кристи. Американцы, продвинувшиеся чуть дальше англичан по пути демократии и прогресса, выбрали лучший фильм в истории мирового кино путем всенародного референдума. Большинство американцев предпочло «Головокружению» «Звездные войны»… Только не думайте, что подобные «культурные предпочтения» безобидны. Когда придет время жечь с безопасного расстояния очередную Хиросиму, Токио, Гамбург, Дрезден или Белград, рука англоамериканца опять не дрогнет: в его культурной памяти нет зарубок, нанесенных жителями чужих городов.)

По мысли Честертона, Рабле и Брейгель, Сервантес и Тирсо («Дон Хиль зеленые штаны»!), Гоцци и Жан-Поль не доросли до чистого нонсенса. «Гротескно-фантастическая линия» их творчества, которую не заметить может только слепой, не замыкается сама на себе, но обслуживает какие-то высшие цели, помогает этим художникам решать головоломно-сложные художественные задачи. Это непозволительно, это примитивно. Одна только английская нация сумела освободить нонсенс от приводных ремней целесообразности, научила его существовать и звенеть в пустоте!

Трудно понять, чем чванится Честертон, чем он так гордится? Интерес к логическим категориям родного языка, какая-то игра с этими категориями, заведомо способными «существовать в пустоте», присутствуют в любой мало-мальски развитой письменной культуре. Старшеклассники в хороших школах охотно занимаются такими играми; студенты-филологи младших курсов обычно им предаются. Задолго до Кэрролла, «тайна нонсенса» известна была Пушкину, сочинившему однажды такое безукоризненно абсурдное четверостишие:

Когда, стройна и светлоока,

Передо мной стоит она,

Я мыслю: в день Ильи-пророка

Она была разведена!

Уровень этого четверостишия заметно превышает тот уровень, который когда-либо был доступен Кэрроллу, всё перелицовывавшему «на абсурдный манер» бездарные вирши из викторианских детских хрестоматий. Но Пушкин такие стихи сочинял между делом, сочинив – забывал среди черновиков. Да и Мятлев, задолго до Кэрролла сделавший своей специальностью сочинение забавной галиматьи, не думал, что тем самым открывает «в национальном духе» что-то «очень новое» и важное. Мятлев не стремился к соперничеству с Пушкиным и Лермонтовым, не планировал со временем одолеть и заменить их устаревающую лирику своей революционной галиматьей. Мятлев был «придворный забавник», а не разрушитель-авангардист.

Вроде бы и Честертон сознает, что чистый нонсенс «на деле» – всего лишь «каникулы для души и ума», то есть литературная игра, салонная забава. Конечно, Честертон ошибается в том, что «странная английская нация» эту игру изобрела, – англичане только повысили статус забавы, известной всему миру со времен античности, возвели чистый нонсенс в ранг серьезного дела, которым могут без стеснения заниматься взрослые люди. И конечно, литературный нонсенс развился в Англии не вопреки ее «застывшему торгашеству», а единственно в поддержку ему! Карманный абсурд Кэрролла и Лира ничему в мире торговли не мешает, никакой коммерции не вредит, наоборот, наторговавшись до одури, приятно провести вечерок, дегустируя пьянящее молодое вино, нет, мед интеллектуального нонсенса… Нетрудное занятие, в чем-то даже полезное, т. е. развивающее способности, и уж во всяком случае – невинное.

С огненным абсурдом Гоголя не то чтобы торговать – жить нельзя.

Правду сказать, все декаденты, все модернисты земли, шумною толпой ворвавшиеся в литературу во второй половине ХIХ столетия, выглядят рядом с Гоголем щенками. Он-то, по сути своей, был охранитель и крайний реакционер, из обывателей обыватель: почтительный сын, примерный прихожанин, слуга царю, друг цензору!.. Революционерства не было в нем ни на грош. Этот человек проливал слезы, думая об обителях многих, которые Бог уготовал на небесах для верных чад Православной Церкви, пределом мечтаний этого человека было – попасть после смерти в последнюю из них и служить там святым подвижникам прошлого: «лежать у их ног и целовать святые их ноги»!

В подобном умонастроении брался он за перо, надеясь создать что-то, похожее типологически на повесть Н. Носова «Витя Малеев в школе и дома», – то есть, надеясь рассказать о людях, которые сначала вели себя нехорошо, а потом исправились, – но из-под его пера выходили всё такие ужасы, которые не снились Бодлеру и Эдгару По. Не выдуманные, а реальные ужасы, материализовавшиеся вопреки воле их создателя, – дело, взятое из души…

Принято усматривать в «Бесах» Достоевского что-то пророческое. В действительности этот великолепный роман, вобравший в себя массу фактического материала (начиная от революционного прошлого самого автора и заканчивая нечаевским процессом), – роман скорее аналитический, чем пророческий. Прочитав со вниманием «Бесов» Достоевского, изучив в придачу к ним страховские «Письма о нигилизме», мы получаем ясное представление о том, как делаются революции. Понятны становятся нам мотивы, превращающие в революционеров людей.

Но как понять то, что Гоголь в первой половине ХIХ столетия сумел изобразить в лицах главных деятелей Февральской революции? Хлестакова-Керенского, Чичикова-Милюкова, Ноздрева-Набокова, Манилова-Шингарева? Да никак нельзя этого понять. Просто Бог дал Гоголю многостороннюю природу – не такую, как у остальных писателей.

Говорить о Гоголе можно долго, и разговор этот способен завести нас очень далеко. Постараемся сосредоточиться на одной только стороне его многогранного гения – самой безобидной и