Чтения о русской поэзии - Николай Иванович Калягин

именно Александр Жемчужников являлся «главным и даже <…> единственным действующим лицом в <…> проделках».

Нам показалось недавно, что кровное родство автора «Таракана» и кунерсдорфского победителя фельдмаршала Салтыкова было, может быть, не совсем случайным. Но и Александр Жемчужников имел воинственного предка, – он являлся ведь любимым племянником Василия Алексеевича Перовского.

(Если попытаться сегодня выстроить в своем воображении ряд вполне безукоризненных героев, которых подарило николаевское царствование России, то Василий Перовский должен будет стоять в этом ряду вторым – возле правофлангового Нахимова.)

Наследственное мужество, потомственные смелость и инициативность сохранились по-видимому в Мятлеве и в Александре Жемчужникове, но нашли для себя иную сферу деятельности. Пальциг и Кунерсдорф, Варна и Хива сменились во благовремении «Тараканом», «Незабудками и запятками» и прочими художественными поделками, конечной целью которых было – культивировать территорию, огражденную героическими предками, растормошить живущих на ней людей, поделиться с ними своими смелостью и инициативностью.

Неимоверен размах проделок Александра Жемчужникова – от самых радикальных («ночью, в мундире флигель-адъютанта, он объездил архитекторов Петербурга с приказанием наутро явиться во Дворец, ввиду того, что провалился Исаакиевский собор») до простых манифестаций в духе модного в ту пору среди золотой молодежи «практического шутовства»: например, постучаться ночью к немцу-булочнику в его «васисдас», спросить с тревогой в голосе: «Пеклеванный хлеб есть у вас?» – и, получив утвердительный ответ, воскликнуть: «Ну, благодарите Бога, а то много людей не имеют и куска насущного хлеба!»

Особого внимания заслуживает следующая проделка Александра Жемчужникова. Прослышав про то, что министр финансов Вронченко (сменивший на этом посту почтенного Е. Ф. Канкрина и в обществе крайне непопулярный) прогуливается ежедневно в десять часов утра по Дворцовой набережной, Жемчужников стал регулярно попадаться ему навстречу и, проходя мимо, почтительно возглашать (приподнимая при этом шляпу): «Министр финансов – пружина деятельности». Вронченко в ответ ничего умнее не придумал, как подать на таинственного незнакомца жалобу обер-полицмейстеру столицы Галахову. Жемчужников, получивший соответствующее внушение, от министра отстал; ябеда-министр в своей непопулярности укрепился.

В этой проделке реально присутствует полная программа Козьмы Пруткова.

Молодой красавец-богач-аристократ-богатырь-интеллектуал понарошку смиряется перед серым чиновником, попавшим в случай, произносит нараспев какие-то гулкие фразы, какие-то бессмысленные мантры, оправдывающие якобы неслучайность того факта, что убожество попало в случай… «Военные люди защищают отечество». «Министр финансов – пружина деятельности». «Глядя на мир, нельзя не удивиться!» «Чиновник умирает, и ордена его остаются на лице земли». «И египтяне были в свое время справедливы и человеколюбивы!» «Не совсем понимаю: почему многие называют судьбу индейкою, а не какою-либо другою, более на судьбу похожею птицею?»

Мы видим, что Козьма Прутков сначала осуществился на практике и только потом уже нырнул в книжку, превратился в литературного героя. Но и это последнее превращение – дело рук Александра Жемчужникова!

Советский исследователь Дмитрий Жуков подробно описал в своей книжке «Козьма Прутков и его друзья» лето 1849 года, когда «сенатор Михаил Николаевич Жемчужников взял отпуск и поехал вместе с пятью сыновьями и дочерью Анной в свое орловское имение Павловку». Атмосфера каникул, круг умной, благополучной, отлично образованной жизнерадостной молодежи; смех и веселье, охота и купанье, ежедневные музыкальные вечера…

В этой светлой атмосфере Александр Жемчужников и сочиняет первое полноценное произведение Козьмы Пруткова: басню «Незабудки и запятки». Как указал 33 года спустя Владимир Жемчужников, «эта форма стихотворной шалости пришлась нам по вкусу, и тогда же были составлены басни, тем же братом Александром, при содействии бр. Алексея: “Цапля и беговые дрожки” и “Кондуктор и тарантул”, и одним бр. Алексеем “Стан и голос” и “Червяк и попадья”».

Говоря короче, Козьма Прутков родился в лето 1849 года из трех басен, сочиненных Александром Жемчужниковым; именно средний брат первым попал в тон, под который общепризнанные «создатели Козьмы Пруткова» будут подстраиваться более или менее успешно во все последующие годы:

        Читатель! разочти вперед свои депансы,

Чтоб даром не дерзать садиться в дилижансы,

                               И норови, чтобы отнюдь

                        Без денег не пускаться в путь;

     Не то случится и с тобой, что с насекомым,

                                            Тебе знакомым.

Кроме трех басен Александра Жемчужникова, в состав Полного собрания сочинений Козьмы Пруткова, каким оно к настоящему времени сложилось, входят две его пьесы: малоинтересные, вялые «Блонды» и абсурдистская драма «Любовь и Силин», впервые напечатанная под именем Козьмы Пруткова в 1861 году.

В издании 1884 года эта драма отсутствует. Алексей и Владимир Жемчужниковы «решили не помещать ее вовсе, чтобы не портить цельности типа Козьмы Пруткова». С их точки зрения, Александр Жемчужников «никогда не был разборчив в смешном; <…> из массы его шуток бралось иногда нами кое-что и отделывалось». Литературное наследие Александра Жемчужникова состояло, по поздней оценке младшего его брата, из «непригодных шуток» и из «еще менее пригодных бессмысленных стихов».(При этом Владимир Жемчужников сознавал, что в драме «Любовь и Силин» вообще-то «есть смешное, преимущественно взятое из шуток, известных прежде в нашей семье», но считал, что «для Пруткова недостаточно просто “смешного”» – нужна еще «цельность типа».)

П. Н. Берков, выпустивший в 1933 году Полное собрание сочинений Козьмы Пруткова в издательстве Academia, присоединил драму «Любовь и Силин» к основному корпусу прутковских произведений, где она благополучно до сих пор и пребывает.

В приложениях к основному корпусу обычно печатается еще добрый десяток текстов, также принадлежащих Александру Жемчужникову и забракованных его благоразумными братьями, но, в отличие от «Любови и Силина», Берковым не спасенных. Они крайне примечательны!

В них мы обретаем то самое «пьянящее молодое вино, нет, мед интеллектуального нонсенса», которые Честертон усмотрел однажды во всемирно-прославленных сочинениях Льюиса Кэрролла, написанных на 5–10 лет позже «непригодных шуток» и «бессмысленных стихов» Александра Жемчужникова.

Жаль, конечно, что эти вещи не попали в основной корпус сочинений Козьмы Пруткова! Жаль блаженно-бессмысленной «Азбуки для детей Козьмы Пруткова» («А. Антон козу ведет. Б. Больная Юлия. В. Ведерная продажа. Г. Губернатор. Д. Дюнкирхен город»…), жаль стихотворений «Я встал однажды рано утром…» и «Глафира спотыкнулась //На отчий несессер…», которые воистину до сегодняшнего даже дня «могут существовать в пустоте в силу собственной безудержной дерзости; некой сообразной несообразности»:

…Вошел отшельник. Велегласно

И неожиданно он рек:

«О ты, что в горести напрасно

На Бога ропщешь, человек!»

Он говорил, я прослезился,

Стал утешать меня старик…

Морозной пылью серебрился

Его бобровый воротник.

Конечно, жаль, что Алексей и Владимир Жемчужниковы в 1884 году забраковали эти тексты из соображений «цельности типа», – той цельности, которой смогла бы понравиться Стасюлевичу.

С другой стороны, печатаются же эти тексты во всех