Чтения о русской поэзии - Николай Иванович Калягин

Ничто не мешает новому П. Н. Беркову переформатировать основной корпус прутковских сочинений, уменьшив в нем удельный вес творений Алексея и Владимира Жемчужниковых, усилив в нем присутствие А. К. Толстого и Александра Жемчужникова, – и тем самым создать новый тип Полного собрания сочинений Козьмы Пруткова. Такого собрания, в котором светлый игровой дух, царивший летом 1849 года в Павловке, возобладал бы над духом казенного либерализма, в котором закоснели в старости Алексей и Владимир Жемчужниковы.

Во всяком случае ничто не мешает любому читателю совершить этот труд в своей собственной, отдельно взятой читательской голове.

Заканчивая наш разговор о Козьме Пруткове, вспомним еще раз про Достоевского, который однажды назвал этого автора «великолепным», который вчитывался со вниманием в прутковские «Гисторические материалы…», который заставил героев своей повести читать и обсуждать прутковскую «Осаду Памбы».

Зададимся не совсем обычным вопросом: а что нужно для того, чтобы писатель такого ранга, как Достоевский («высшее и полнейшее выражение мирового романтизма вообще»), мог придти в мир?

Конечно, нужен для этого, во-первых, талант. Во-вторых, нужна особая судьба, особое сцепление жизненных обстоятельств. В-третьих, нужна благоприятная культурная среда.

Несомненно, Достоевский вдохновен был свыше и свысока взирал на жизнь, несомненно, этот человек родился с особой предрасположенностью к художественному творчеству. Но ведь таланты Бог раздает, и для Бога никакого труда не составило бы ежедневно делать из камней тысячу Достоевских. Возможно, Бог так и поступает; но из тысячи потенциальных Достоевских, рождающихся каждый день в мире, никто почему-то не становится Достоевским актуальным, никто не становится на деле Достоевским. Ибо, как заметил Гëте в одном из своих разговоров с Эккерманом: «Быть человеком одаренным – недостаточно».

Судьба для художника – понятие основополагающее. Мало получить талант при рождении – нужно полученный тобою талант развить, воспитать. Умножить. Нужно, по квалифицированному суждению Бунина, «отдать писательству свою жизнь, <…> завязать тот крепкий узел, который необходим писателю, <…> претерпеть все муки, связанные с литературным искусством». Помимо перечисленного, художнику нужно еще вовремя родиться (Гëте на 75-м году жизни говорит Эккерману: «В мои восемнадцать лет Германии тоже едва минуло восемнадцать, и многое еще можно было сделать. Теперь требования стали непомерно высоки и все дороги отрезаны»); художнику нужно еще вовремя умереть…

На прошлом чтении мы вспоминали про Каролину Павлову, которая родилась в неблагоприятную для поэзии эпоху, но сумела-таки завязать искомый «крепкий узел», – вы помните, может быть, какую цену она за это заплатила. Слова «отдать писательству свою жизнь» означают ведь именно то и только то, что они означают.

В судьбе Достоевского много было тяжелых и даже страшных страниц, но нельзя не заметить, что все эти страницы располагаются в правильном порядке.

Вспомним по этому случаю фрагмент письма, написанного Достоевским в разгар работы над «Бесами»: «Будь у меня обеспечено два-три года для этого романа (Достоевский говорит здесь об обеспечении материальном. – Н. К.), как у Тургенева, Гончарова или Толстого, и я написал бы такую вещь, о которой 100 лет спустя говорили бы!» Удивительно, правда? Достоевский думает: имей он два-три спокойных года для своей работы – о «Бесах» и в 1970 году говорили бы! Но ведь о «Бесах», написанных им наспех, понимающие люди во всем мире вспоминают в 2015 году гораздо чаще, чем о любом романе Тургенева, Гончарова и даже Толстого. Далее Достоевский говорит: «Заранее знаю: я буду писать роман месяцев 8 или 9, скомкаю и испорчу. Такую вещь нельзя иначе писать, как два-три года»…

Хороший человек, так же как и дурной, постоянно ошибается в самооценке, но хороший человек, в отличие от дурного, ошибается в самооценке в нужную сторону. Мы знаем вещи Достоевского, написанные писателем в ранний и средний период его деятельности, – вещи, над которыми он реально смог проработать два-три года… Никакого сравнения с «Бесами» или «Преступлением и наказанием», написанными в условиях цейтнота, эти вещи не выдерживают. Достоевский – не шлифовальщик драгоценных камней, Достоевский – вулкан. Достоевский только извергающийся – спешащий, «портящий», «комкающий» – есть Достоевский подлинный.

Мы видим, что Бог-Вседержитель, подаривший Достоевскому талант, устроил в строгом соответствии с талантом и человеческую его судьбу. Для целей художественного творчества такая вот именно судьба оказалась исключительно благоприятной, можно даже сказать – идеальной.

Но вот благотворная культурная среда, в которую Достоевскому посчастливилось попасть при рождении, тучная культурная почва, на которой вырастал и вызревал его гений, – дело другое. Таких вот именно вещей Бог не создает непосредственно.

Культурная среда не есть механическая сумма ценностей, созданных отдельными художниками («Божьими избранниками») на данной территории. Культурная среда есть сумма ценностей отборных, выражающих так или иначе культурные предпочтения народа, живущего на своей земле, его духовную устремленность, его творческую волю. Эта сумма ценностей – живая и подвижная.

Родись Достоевский в Улан-Баторе, Вашингтоне, Канберре или в другом каком-нибудь городе, не имеющем прочных культурных корней, не располагающем серьезной культурной традицией, – никакого Достоевского не получилось бы. Нужно ясно это сознавать.

Достоевского создавали Бог, Россия и сам Достоевский – вместе. Создавали в три руки.

Есть удивительная речь Петра I, которую он произнес в Риге, празднуя в кругу ближайших сподвижников своих спуск на воду очередного российского корабля: «Кто бы мог подумать, братцы, кто бы мог думать тому тридцать лет, что вы, русские, будете со мною здесь, на Балтийском море строить корабли…» и т. д.

Выделим в этой ликующей речи, достаточно известной, одну мысль, имеющую прямое отношение к теме нашего сегодняшнего разговора. Вот что реально сказал в 1714 году Петр I: «Историки полагают древнее основание наук в Греции; оттуда перешли они в Италию и распространились по всем землям Европы. <…> Это движение наук на земле сравниваю я с обращением крови в человеке: и мне сдается, что они опять когда-нибудь покинут свое местопребывание в Англии, Франции и Германии и перейдут к нам на несколько столетий, чтобы потом снова возвратиться на свою родину, в Грецию».

Многие сегодня отнесутся свысока к словам великого человека: когда, мол, еще древнее основание наук перейдет в Россию… Продуктивнее будет понять раз и навсегда главное: древнее основание культуры, созданное некогда в Греции, перешедшее оттуда в Италию, а после распространившееся по землям Англии, Франции и Германии, – переселилось в середине XIX столетия в Россию. (Розанов заметит в 1901 году: «Ясно, однако, чувствуется, что центр всемирной интересности и значительности передвинулся к нам». «Солнце духа наклонилось к нам», – скажет чуть позже Гумилев.)

После того общепризнанного «третьего чуда света», каким явилась миру русская литература XIX века, были две-три