Чтения о русской поэзии - Николай Иванович Калягин

что фаворский свет – одно из проявлений божественной сущности, одна из Его энергий, – и реально случившееся однажды в мировой истории событие Преображения Господня показывает, что отдельные люди могут зреть телесными своими очами проявления божественной сущности… Непосредственный вывод из этого учения содержится в кондаке, который православные христиане жадно выслушивают в храме в день Преображения: «Да воссияет и нам грешным свет Твой присносущный».

Спор о фаворском свете – спор о медной стене между человеком и Богом. Существует ли она на самом деле? Передовой Запад в XIV столетии ответил на этот роковой вопрос утвердительно. И сколько бы ни восхваляли с тех пор на передовом Западе передового западного человека, обладающего неотъемлемыми конституционными правами, сколько бы ни напяливали на свое лицо личину гуманизма, но результатом всех этих действий остается «в сухом остатке» простая истина: в сравнении с Богом, человек – ноль, ноль без палочки.

В целях экономии времени не станем рассматривать бытование указанной «истины» в западноевропейской жизни XV–XIX веков. Обратимся к опыту западноевропейского ХХ века, где все так близко нам и так понятно. Как учит в своем «Опыте догматики» ведущий протестантский теолог прошлого столетия Карл Барт (Н. П. Ильин, подробно эту книгу разобравший, признал в конечном счете догматику Барта «тошнотворной»): в человеке нет ничего, «что каким бы то ни было образом может быть названо предрасположением к Слову Божьему», «наш человеческий путь есть путь от одной неверности к другой», «Богу мы не нужны, Ему не нужны ни небо, ни земля» и т. д., и т. п. Человек ничего не значит, человек ничего в духовном плане не весит, и чем раньше он это поймет, тем легче будет Богу его спасти.

Философия экзистенциализма, о которой мы не раз уже заговаривали на предыдущих чтениях, дает нам более яркую художественно, но, в сущности, столь же безотрадную картину человеческой личности. Вот представьте себе на миг-другой фотографию Солнца, сделанную с Земли во время солнечного затмения. Что вы на ней увидите? Черную дыру, окруженную золотым ободком, и множество завихрений вокруг: оставшуюся без своего центра солнечную корону. Вот эти златоцветные завихрения («экзистенции», «страданьица», «чувствованьица)» – и есть полный человек в философии экзистенциализма. По слову Хайдеггера, человек есть «экзистенцирующее ничто».

Солнца мы все не наблюдаем на небе слишком часто. То тучи, то Луна, то сама Земля надежно его от нас закрывают. С точки зрения правоверного экзистенциалиста, это означает одно: Солнца не существует. Если вы завтра опять его на небе увидите – не верьте своим глазам. Это ненадолго. Это ненадежно. Это чей-то обман, чья-то злая мистификация, которая со временем до конца разъяснится и рассеется. Человека, которого выдумали христианские богословы («Бог стал человеком, чтобы человек стал Богом») и христианские философы (какой-нибудь Лейбниц, учивший, что «один дух стоит всего мира»), не существует. Человек – космическая плесень, случайно выросшая в каком-то захолустном, Богом забытом углу бескрайней Вселенной. Человек совершает свой жалкий путь – «путь от одной неверности к другой», а потом кувыркается в яму. Неприятно, конечно, что такая дрянь завелась на свете однажды, но, раз уж она завелась, нужно было как-то ее организовать. Наилучшие инструменты для самоорганизации человеческой плесени давно изобретены. «Рыночная экономика», заставляющая плесень трудиться до седьмого пота, ликвидирующая нетрудоспособные ее формы. «Политическая демократия», позволяющая человеческим нулям Западных стран видеть в себе совершенно искренне строй видных единиц (какой-то – прости, Господи, – «золотой миллиард»), надувающая эту дрянь самодовольством, отбивающая у этой плесени охоту искать выход из своего отчаянного положения. «Права человека», главное из которых – право плесени наплевать на все 10 заповедей Божьих и стать окончательной уже плесенью, бесповоротной плесенью.

Это очень существенно, что на Западе ХХ столетия атеист (Хайдеггер) и теолог (Барт) сходятся в главном: человек – ничто. Бог в этой традиции представляется или самодовлеющей сущностью, отделенной от человека медной стеной, или же вообще никак не представляется. Как гласит в подобных случаях русская пословица: что в лоб, что по лбу. Разницы в указанных двух представлениях для нас, грешных, особенной нет… Массовое отступление жителей Запада от христианской веры выглядит в свете этих двух представлений обоснованным, по крайней мере – понятным.

А если какой-то индивидуум располагает яркими «признаками высших дарований», «какой-то особенно тонкою, изящной духовностью», какой-то, прости Господи, «в высшей степени интеллектуальной природой» – тем хуже для него! Ноль остается нолем, черная дыра остается черной дырой, даже если к этой дыре прицеплены золотой ободок и кудрявая бородка «высших дарований». Да здравствует чистый ноль, ноль безбородый, не пытающийся замаскировать свою пустоту химерической «изящной духовностью», «врожденным умственным голодом» и прочими фантазиями праздного теистического ума!

Как мы не раз уже говорили на этих чтениях, московское славянофильство – прямой результат воздействия на русскую культуру культуры соседней, германской. Для И. Аксакова «высшие способности» Тютчева, «постоянное сознание своей личной нравственной немощи», реально достигнутая Тютчевым к середине жизни добродетель смирения и проч., ничего не говорят в пользу поэта, точно так же как любопытная окраска воздуха над горой Фавор, случившаяся однажды в 30-е годы I века н. э., ничего не говорит в пользу воздуха как такового, воздуха вообще.

По вере И. С. Аксакова, высшая христианская добродетель есть труд (обязательный, принужденный и напряженный), высшей христианской добродетелью должна быть признана пахота.

Лишенный матерью-природой сколько-нибудь заметных глазу талантов, Аксаков относится к таланту как таковому резко отрицательно. «Скажем кстати, – пишет он в своей «Биографии…», – что ничто вообще так не балует и не губит людей в России, как именно эта талантливость <…>, не дающая укорениться привычке к упорному, последовательному труду». Аксаков сообщает про своего будущего тестя: «Учение не было для него трудом, а как-бы удовлетворением естественной потребности», – именно это обстоятельство и погубило в конец Тютчева. По мысли Аксакова, православный человек обязан во все дни живота своего совершать действия, противные его естеству, его личному и племенному характеру.

«Не делай ничего такого, что понятно тебе и приятно, делай лишь то, что непонятно тебе и неприятно, что абсолютно чуждо твоей человеческой природе», – в этом и состоит, по мнению многих, таинственное дело нашего спасения.

Нравственная немощь в человеке ни разу не допустима (сознавай ты ее или не сознавай). Человек должен стремиться походить более или менее на учителей наших словенских Хомякова и И. Аксакова. Возможно, эти два писателя не обладали таким глубоким смирением, каким обладал Тютчев. Возможно, они не отличались кротостью, добросердечием, изящной духовностью и прочими «высшими способностями», присущими Тютчеву, – наоборот, в полемических стычках с идейными противниками эти два писателя нередко уподоблялись грубоватому быку, завидевшему перед собой красную