Чтения о русской поэзии - Николай Иванович Калягин

А где он там летает, какая ему там реальная цена – десятки тысяч баллов, сотни тысяч? – мы не знаем. Жуковский и Карамзин – полновесные 400 баллов. Глинке я присудил бы 47 баллов. Крупная величина!

Но нужно ясно понимать: не будь Глинки, у Тютчева был бы другой (и лучший, может быть) предшественник. Тютчев бог, а настоящий Бог, «всюду сущий и единый», есть, как известно, «человек жестокий». Он «жнет, где не сеял, и собирает там, где не рассыпал».

Присутствие таких людей, как Тютчев, на нашей планете, в нашей жизни случается крайне редко; каждое такое посещение нужно рассматривать с предельным вниманием, с крайней серьезностью. Без воли Бога тайной такие посещения не случаются.

Вот мы и закончили разговор о Тютчеве.

Этот поэт смог достигнуть в искусстве абсолютной высоты.

И до него такие люди были (началась-то вся история с Гомера), хотя их было немного. И родившиеся чуть позже него Гоголь с Достоевским сумели на ту же высоту вскарабкаться.

Но каждое новое восхождение дается труднее. Старые пути в искусстве исчерпаны, старые пути заказаны. Нужен новый путь. Или, чуть перефразируя Адамовича, аэроплан должен взлететь с большим грузом. Каждый раз. Учти все прежние достижения и добавь свои. Шутка!

Тютчев есть высшее выражение западноевропейской культуры в высшей точке ее развития. В этом его отличие от Пушкина, Гоголя, Достоевского, свернувших более или менее на новый путь, открывших для мира новую магистраль. Тютчев именно что завершает искусство Запада по магистральной линии его развития. Достигает высшей точки на этом пути.

И совершенно забавно то, что именно Тютчева на Западе не знают.

Лучшие умы западноевропейского человества последние 150 лет усердно читают в чудовищных переводах Достоевского и Толстого (замечу в скобках, что мало-мальски аутентичные, дословные переводы романов Достоевского и Толстого на англо-американский язык только в последнее десятилетие начали наконец появляться). Лучшие западноевропейские умы (Т. Манн, к примеру) имели представление о том, что Достоевский и Толстой признавали своим великим учителем некоего Пушкина, который и сам, стало быть, не мог быть особенно плох… Лучшие умы Запада начинают по временам (здесь я с удовольствием отмечаю имя Ницше, о Гоголе знавшего, упоминавшего его имя в своих книгах) с испугом принюхиваться к тому Гоголю, которого им чудовищные по своей чудовищности переводы из Гоголя на основные западноевропейские языки могут предложить.

Но Тютчева на Западе просто не знают.

Что можно об этом неоспоримом (сколько бы ни пытался Кожинов его оспорить) факте сказать?

Я бы сказал просто. Кто-то сегодня не знает Тютчева? Тем хуже для него.

Вы помните, может быть, те работы Владимира Францевича Эрна, которыми он откликнулся на начавшуюся в 1914 году мировую бойню? Доклад «От Канта к Круппу», сборник статей «Меч и крест», две лекции под общим названием «Время славянофильствует»?.. Можете и не помнить, потому что самозваная культурная элита современной России их не одобряет и потому всячески их замалчивает.

По мне эти статьи юноши, одаренного свыше и с высоты смотревшего на жизнь, умиравшего в пору их написания от неизлечимой болезни почек, однако успевшего откликнуться философски на то всемирно-историческое событие, которое случилось к общей нашей беде в августе 1914 года, останутся навсегда важным и отрадным явлением в таинственном, древнем мире русского слова.

Эрн умер в апреле 1917 года – избавившись тем самым от страшной судьбы, уготованной его ровесникам, его товарищам по общему делу Аскольдову и Флоренскому.

Не стану пересказывать Эрна. Статьи его, хоть они и замолчаны, – переизданы массовым тиражом в 1991 году и общедоступны.

Конечно, в статьях этих, написанных молодым человеком, много молодого и зеленого. С высоты нашего сегодняшнего горького опыта заметно очень хорошо, что некоторые его ожидания не сбылись, оценки – не подтвердились.

Но основная интуиция Эрна, выразившаяся уже в первых его работах, заслуживает самого пристального нашего внимания. За обычными, казалось бы, рассуждениями о Ratio и Логосе как о двух познавательных началах, принципиально враждебных друг другу, проступает неожиданно способность выявить эту вражду в окружающей нас действительности, выставить на всеобщее обозрение корень этой вражды, руками его ощупать… «Логизм» христианского Востока и «рационализм» постхристианского Запада осмысляются Эрном как два начала не просто враждебных, «но взаимоисключающих, не могущих в конечном итоге сосуществовать <…> это конфликт, который <…> не может быть разрешен иначе как военным столкновением» (цитирую статью Ю. Шеррер, предпосланную сборнику 1991 года).

Приведу, в добавление к этим неожиданным, острым, но опять-таки общим рассуждениям, вполне конкретный отрывок из статьи Эрна «Что такое форсировка?», напечатанной в самом начале 1915 года. Как вы увидите, в ней исследуются духовные корни начавшегося военного столкновения.

«В немецкой культуре XIX века мы замечаем ускорение любопытного сальеризма. Когда живой поток творчества иссякает и начинает бить в соседних странах, Германия в нервическом возбуждении не хочет признать совершившегося факта, не хочет благоговейно склониться перед явлением гения в чужом народе. Снедаемая отсутствием высшего бескорыстия, она напрягается из всех сил, чтобы создавать суррогаты гениальности, шумом “работы” заглушить духовное превосходство других наций, и, если можно, убить в них их высшее, что возникло в них по Божьему дару, своими машинными, методологическими, вымученными созданиями. Так повторяется в мировых масштабах пушкинская история Моцарта и Сальери. <…> Гауптманом заслоняются от Достоевского, а ничтожным Зудерманом – от Толстого и Чехова».

Принципиально важны и следующие наблюдения Эрна: «Баратынский, восхищаясь Гете, оставался самостоятельным поэтом. Жуковский, даже переводя Шиллера, сообщил ему особую русскую мелодичность. Хомяков жадно глотал “логику” Гегеля и в то же время философствовал глубоко по-русски. Какая-то нотка шиллеровского пафоса вошла навеки в душу Достоевского – русского из русских, – и кто же уследит судьбу этого маленького внушения в море его творческих идей и созданий?»

То есть высочайшая «духовная культура Германии XVIII столетия и самого начала XIX столетия» свободно проникала в Россию и ничему в ней не мешала. Пока превосходство в светской культуре оставалось за Германией, русские люди с любовью сообщались с германской культурой, охотно перенимали те ее стороны, которые находили отклик в нашем духовном строе. Учились у соседей и сами культурно возрастали. Когда же культурное превосходство перешло к России, немцы сначала «заслонились Гауптманом», а потом пошли на Россию войной.

Можно написать десятки книг, развивающих и уточняющих (в чем-то и опровергающих) указанную схему. Но у нас нет времени на это.

В главном схема верна. Запад по-прежнему успешно «заслоняется от Достоевского», но заслоняется уже не Гауптманом (который был неплохой в своем роде художник) и даже не Зудерманом (который был просто слабый художник), но Бобом