Чтения о русской поэзии - Николай Иванович Калягин

(Только не начинайте восклицать – не начинайте напоминать мне про настоящий культ Достоевского, который присутствовал на Западе в первой половине прошлого века. Во-первых, «было да прошло». Во-вторых, «во мне, а не в писаниях Монтеня содержится все, что я в них вычитываю». Запад вычитывал в Достоевском не того Достоевского, которого мы знаем и который неотъемлемо русской духовной культуре принадлежит. Запад вычитывал в Достоевском то, что способен был понять и вместить: себя самого. Давно замечено, что высший уровень, который доступен западному интеллектуалу в постижении Достоевского, есть «уровень Ипполита». Вот в этом истеричном и злобном юноше, присутствующем на втором плане романа «Идиот», наилучшие западные художники с восторгом обретают свое второе «Я». И когда очередной такой художник, очередной нобелевский лауреат, – Камю какой-нибудь или Андре Жид – важно сообщает, что «учился у Достоевского», нужно ясно понимать, чему он на самом деле учился у Достоевского. Учился пережевывать Ипполита.)

Странное дело! Вот мы читаем у себя в Смоленске или в Чите стихи Тютчева, в которых выражена с нечеловеческой силой скорбь человека, утратившего навсегда любимое человеческое существо. Стихи человека, у которого все кости разбиты:

О, этот Юг, о, эта Ницца!..

О, как их блеск меня тревожит!

Жизнь, как подстреленная птица,

Подняться хочет – и не может…

Нет ни полета, ни размаху —

Висят поломанные крылья,

И вся она, прижавшись к праху,

Дрожит от боли и бессилья… —

а в Ницце этих стихов не знают.

Между тем любой автономный культурный мир, в котором не знают Тютчева, есть некультурный мир, глубоко провинциальный. Народы, которые Тютчева не знают, суть первобытные народы. Город, в котором не слыхали про Тютчева, есть город захолустный. Вот эти сегодняшние Лондон, Париж, – такое захолустье! Вы только подумайте, там не читают Пушкина! Там Тютчева не знают!..

Есть ли у них возможность выйти из обидного захолустного состояния? Да нет, наверное. Самый простой совет: подражайте Эрнестине Федоровне, учите русский язык. Читайте Тютчева в оригинале. Конечно, этот совет невыполним. Русский язык, в отличие от чудного «языка международного общения», – трудный для изучения язык. Все эти склонения, падежи, флексии… Одна фонетика чего стоит! Подумайте только: общечеловеческий Джон Баптист звучит на русском языке как Иоанн Креститель! Да и не поймет ничего в Тютчеве среднестатистический западный обыватель, даже если и овладеет каким-то чудом нашим языком. То, что получилось однажды у Эрнестины Федоровны, у массового западного читателя не получится никогда.

Есть другой путь – по нему шли до недавнего времени все культурные народы, как Восточные так и Западные. Вот если бы Запад озаботился однажды пересадкой Тютчева на свою культурную почву, делая лишь то, что возможно в таких случаях сделать, а именно: стучаться в дверь, за которой скрыт от иноязычного читателя Тютчев. Стучать и не отходить. Нужно переводить то, что можно перевести: тютчевскую прозу (французам и переводить не надо эту прозу, написанную по-французски), нужно переводить лучшую прозу о Тютчеве, созданную в России (как-то ее адаптируя, сокращая, приспосабливая к туземной традиции), нужно пытаться перевести и то, что перевести нельзя, стимулируя материально своих поэтов, мало-мальски знакомых с русской культурой и с русским языком, нужно заказывать им новые и новые переводы из Тютчева – нужно пропагандировать Тютчева на Западе. Вследствие такой пропаганды, несомненно, отыщутся на Западе люди, которые глубоко Тютчевым заинтересуются, которые сумеют повторить путь Эрнестины Федоровны. А уже через их посредничество, Тютчев перестанет быть для Запада чужаком, частично на западную культурную почву переселится. О большем в подобных случаях и мечтать нельзя.

Разумеется, и этот путь для Запада закрыт. Запад вполне доволен своим нравственным и культурным состоянием и расширять границы своей культурной песочницы за счет Восточных территорий не собирается. Массового потребителя культуры на Западе вполне устраивает Голливуд. Немногочисленные же знатоки культуры на Западе будут и дальше бродить в своих трех соснах (Пруст, Кафка, Джойс), искренне полагая, что выше и гуще этого леса, этой прямо-таки чащи в истории мировой культуры не было ничего.

Посему коллективный Запад будет и дальше делать то, что в 1914 году делала в одиночку Германия: будет стремится «заглушить духовное превосходство» русских «и, если можно, убить в них их высшее, что возникло в них по Божьему дару, своими машинными, методологическими, вымученными созданиями». Хорошо бы и самих русских всех поубивать, но это непросто, это уж – как получится. А вот заслониться от воздействия русской духовной культуры – это нетрудно. Эту задачу коллективный Запад всегда сумеет решить.

2017

Чтение 13

Расстаемся с жестоким царствованием Николая Павловича и переходим к царствованию его гуманного сына: к «эпохе великих реформ».

Хотя до конца расстаться с царствованием Николая I у нас не получится. Все лучшие пореформенные поэты, о которых мы будем вспоминать на ближайших двух чтениях, воспитаны николаевской эпохой, все они (кроме Случевского) приобрели известность в царствование Николая I.

Тема сегодняшнего чтения – памятная всем со школьной скамьи тема о противостоянии жрецов «чистого искусства» и боевиков «революционной демократии».

Майков, Полонский и Фет против Некрасова, В. Курочкина и Д. Минаева. Боткин, Дружинин и Анненков против Чернышевского, Добролюбова и Писарева. Андрей Болконский против Евгения Базарова.

Важная черта противостояния заключалась в той непримиримости, с которой относились друг к другу враждующие стороны. В абсолютно мирной стране, где дни «не были уплотнены и загружены», но «катились медлительно и вольно», все жители которой были еще недавно (в 1812 году, в 1854 году) один человек, – образовались вдруг два военных лагеря, обтянутых колючей проволокой, окруженных противотанковыми рвами… Перебежчиков из одного лагеря в другой в 50-70-е годы XIX века совсем не наблюдалось, и пленных в ту войну не брали.

О «великих реформах» принято думать, что они были спасительны для России и что единственный их недостаток – некоторая запоздалость. Чуть раньше бы…

Между тем, как мы только что заметили, прямым результатом реформ стал, выражаясь современным языком, «раскол в элитах». Раскол в литературе, раскол в обществе… Сегодня нет необходимости объяснять, насколько такие расколы опасны. Первая русская революция (1905-го года) чудом не началась на сорок лет раньше.

Впрочем, о спасительности «великих реформ» (для экономики там или для внешней политики) можно еще спорить. Но нельзя сомневаться в том, что реформы эти произвели в сфере русского духа крупные разрушения и необратимые изменения.

Достоевский в 1873 году дает им такую