Чтения о русской поэзии - Николай Иванович Калягин

На одиннадцатом чтении были мною упомянуты эпатажные слова К. М. Бутырина, заметившего как-то, что весь Достоевский вышел из одной строчки тургеневского стихотворения «В дороге». На самом-то деле Тургенев, тесно сблизившийся с Полонским в его начальные университетские годы, слишком многому у Полонского научился. И его стихотворение «В дороге» («Утро туманное, утро седое…») явилось, несомненно, результатом прямого влияния Полонского на начинающего, так и не состоявшегося поэта Тургенева.

В год выхода «Гамм», Полонский оканчивает со скрипом университетский курс и поступает на службу; начинаются для него годы странствий. Долгие семь лет проводит он в Одессе и в Тифлисе… Только в 1851 году Полонский возвращается к цивилизованной жизни, перебирается в Петербург, где и будет проживать до своей кончины (за вычетом трехлетнего заграничного путешествия, совершившимся между 1857 и 1860 годами).

В стихах, написанных Полонским за годы странствий, присутствует порою досадное стремление щегольнуть туземной экзотикой («Тамара и певец ее Шота Руставель» и т. п.), но его талант очевидно вызревает, наглядно продолжает расти. Какие-то совершенно уже оглушительные шедевры продолжают год за годом выскакивать из-под его пера: «Затворница» («В одной знакомой улице…»), «Качка в бурю», «Ночь», «Песня цыганки», «Колокольчик».

Этот «Колокольчик», несомненно, одно из самых волшебных русских стихотворений.

Что за жизнь у меня! и тесна, и темна,

И скучна моя горница; дует в окно.

За окошком растет только вишня одна,

Да и та за промерзлым стеклом не видна

      И, быть может, погибла давно!..

Что за жизнь!.. полинял пестрый полога цвет,

Я больная брожу и не еду к родным,

Побранить меня некому – милого нет,

Лишь старуха ворчит, как приходит сосед,

      Оттого, что мне весело с ним!..

Воистину – в десяти строках весь Достоевский.

(Замечу в скобках, что науке не известны отзывы Достоевского о стихотворении «Утро туманное, утро седое...» Может статься, он и не читывал его никогда. Широко известны зато восторженные отзывы Достоевского о двух стихотворениях Полонского. Первое из этих стихотворений – ни разу не пере-издававшаяся в советские годы «Статуя», второе – как раз «Колокольчик».)

Б. Эйхенбаум справедливо указал на «напевный, надрывный анапест» как на фирменное отличие поэзии Полонского. Сам поэт назвал однажды главной особенностью своей Музы ее «нервический плач», – это не совсем верно. «Нервический плач», т. е. нытье, отличает поэзию Некрасова, который так долго и так неубедительно Полонскому подражал. Муза Полонского – дама нервная в лучшем смысле этого слова (т. е. не сонная, не толстокожая), однако никакого такого специального «плача» в стихах Полонского нет. У его Музы – сухие глаза.

Лучший ученик Лермонтова, воспринявший от своего великого учителя вкус к трехсложным стиховым размерам, Полонский в одном только отношении отличается от учителя кардинально. В Полонском совсем не было злобы. Близко знавшая поэта Е. А. Штакеншнейдер указала в мемуарах на главную черту его характера: «Доброты он бесконечной». Страхов, размышляя об особенностях поэтической личности Полонского, проницательно поставил во главу угла «ненависть ко всякому насилию».

Кто-нибудь заметит, пожалуй, что добрый Лермонтов – это уже не Лермонтов, что лермонтовская поэзия, из которой, как нерв из зуба, удалена ее злобность, слишком много теряет в своем достоинстве, становится пресной… Разве это не так?

Да вот почему-то не так. Мне скоро 62 года, но у меня до сих пор дух захватывает, когда я перечитываю «Колокольчик» или «Песню цыганки»:

Мой костер в тумане светит,

Искры гаснут на лету…

Ночью нас никто не встретит;

Мы простимся на мосту.

Вот обдает живою водой, знакомой тебе до сих пор только по сказкам Афанасьева, – и оживаешь! невольно молодеешь!

Никто в русской поэзии (кроме самого Лермонтова да еще, пожалуй, Случевского) не выступал ярче, не начинал сильнее.

«Песня цыганки» была написана в 1853 году. Перед Полонским простирались долгие 45 лет жизни. Служба в Комитете, дававшая поэту достаток, не слишком сильно его обременяла: условия для творчества были у него если не идеальные, то близкие к тому. Огромный словесный талант, с которым Полонский родился, никуда деться не мог.

И что же из всего этого получилось?

Да ничего не получилось. Поэт, который в середине 50-х годов выдерживал сравнение с Лермонтовым (хотя бы в некоторых отношениях), быстро и незаметно сдулся. Первые блистательные опыты, первые благоуханные сборники сменились со временем какой-то средней, бескостно-серой, вполне профессиональной стихотворной продукцией, свободно проникавшей во второй половине XIX века во все печатные органы, как прогрессивные, так и реакционные.

Розанов, напечатавший в октябре 1898 года в газете «Санкт-Петербургские ведомости» некролог Полонскому, рассказал в нем и о своих редких встречах с престарелым поэтом. Вы же понимаете, какие это могли быть встречи? С одной стороны, робкий провинциал, только-только вступивший в литературу, с другой стороны – «почти современник Пушкина, интимный друг Тургенева»: полный литературный генерал-лейтенант! На этих встречах робкий Воробей только наблюдал из отведенного ему угла за импозантным Орлом…

И что же увидели в день встречи острые воробьиные глазки? Ну, они увидели картину, которую смело можно уподобить картинам Семирадского. Светская гостиная. Необыкновенный старец с роскошной седой гривой, накрытый пледом, опирающийся на фундаментальный костыль, – вокруг него группируются более или менее остальные гости… Старец дремлет, гости ведут рутинный разговор о том, что в России недостаточно, может быть, развита «филантропическая самопомощь». Дивный старец пробуждается. Звучит его (по замечанию Розанова) орлиный клекот: «До чего я ненавижу Россию». Кто-то из гостей замечает робко, что странно услышать такие речи именно от Полонского, который, в глазах собравшихся, более или менее Россию олицетворяет… В ответ звучит дополнительный клекот: «Ну, конечно, я пролил бы за нее кровь, не задумавшись».

Вы видите? Полбеды в том, что в предреволюционной России частная филантропия была развита лучше, чем в любой другой стране мира. И люди, рассуждавшие на эту тему в светской гостиной, просто были недостаточно компетентны. Настоящая беда в том, что человек, бывший когда-то крупным поэтом, опустился до роли «украсителя светской гостиной», клекочущего всю эту безответственную чушь: «ненавижу Россию», «пролью кровь за Россию»… Ну какую такую кровь 80-летний старец, опирающийся на костыль и ни одного дня в армии не прослуживший, способен был «за Россию» пролить? Кому из многочисленных врагов России нужна была его именно кровь?

Сам Достоевский, печатавший на рубеже 50-60-х годов восхищенные слова о поэзии нашего героя, обреченно упоминает в письме 1874-го