Чтения о русской поэзии - Николай Иванович Калягин

о Фете как об одном из величайших лириков земли (в переписке с К. Р.), вспоминает попутно и о противостоящей ей «ползающей по земле поэзии» Некрасова.

К. Леонтьев: «Некрасов просто был подлец, который эксплуатировал наши модные чувства <…>, нашу зависть к высшим, нашу лакейскую злость».

Еще Леонтьев: «Фет – поэт, а Некрасов – тенденциозная, грубая и лживая дерзость».

Мы помним, что Некрасов всячески призывал на русскую землю то блаженное времечко, когда населяющее ее крестьянство обтешется, подучится – и заинтересуется литературой. Белинского и Гоголя с базара понесет. Николай Клюев, первый русский крестьянин, сумевший занять видное положение в литературе (оставшись при этом породистым русским крестьянином и не сделавшись безродным расхристанным российским интеллигентом), отзывался о Некрасове так: «Живописание Некрасова ничуть не выше изделий Творожникова, Максимова и при самом добром отношении – Богданова-Бельского. По мудрости он идет плечо с плечом с Демьяном Бедным».

Тот же Клюев в юбилейные дни 1927 года (50-летие со дня смерти Некрасова: почему-то в советском государстве подобные «похоронные» даты отмечались особенно широко) отзывается о юбиляре так: «Глухонемой к стройному мусикийскому шороху, который, как говорит Тютчев, струится в зыбких камышах, Некрасов как художник мне ничего не дал ни в юности, ни тем более теперь».

А вот Розанов, вспоминая о призывах Некрасова к учащейся молодежи «гибнуть безупрëчно» (то есть вступать в «стан погибающих», то есть стать бомбометателями), восклицает горестно: «О, Некрасов! Некрасов!!! Ты ходишь по щиколки в крови человеческой!»

Подобные выписки я мог бы продолжать бесконечно, но хватит, полагаю, и тех, что сделаны.

Каким же чудом попал Некрасов в великие поэты? Какой богатырь сумел возвести Некрасова на поэтический Олимп, все вышеприведенные критические стрелы отразив?

Никакой тайны тут нет. Богатыря звали – Корней Чуковский.

Потомственный одессит и ведущий журнальный критик предреволюционных лет, попавший после октябрьского переворота в вопиющие условия бесправия и нищеты, искал выхода из создавшегося положения. Выход нашелся. Для переезда из русской литературы в литературу советскую Корней Иванович, как я уже говорил однажды, отыскал надежную пару гнедых: Некрасова и Авдотью Панаеву. Все-таки эта лихая пара была причастна к большой литературе: пересекалась так или иначе с Достоевским и Толстым, Тургеневым и Фетом, Дружининым и Боткиным… Все-таки приятнее было заниматься Некрасовым и Панаевой, чем обязательными в первоначальные советские годы Карлом Либкнехтом и Розой Люксембург!.. Все-таки Некрасова и Авдотью можно было нахваливать, «сохраняя осанку благородства»: можно было делать вид, что ты не за пайками гоняешься, продавшись с потрохами новой власти, но занимаешься наукой. Открытия совершаешь.

Впрочем, Чуковский не сам выдумал Некрасова – классика русской литературы. Подсказали ему это «открытие» акмеисты, начавшие незадолго до февральской катастрофы поднимать Некрасова на щит. Для борьбы со стареющими символистами, со всеми их «туманами» и «зорями», плотяной, земляной Некрасов очень даже подходил.

Генерал Федор Карлыч фон Штубе,

Десятипудовой генерал,

Скушал четверть телятины в клубе,

Крикнул «Пас!» – и со стула не встал.

Этими стихами искренне восхищался Гумилев. Действительно недурной, плотный анапест. Действительно эти недурные стихи символизмом даже не пахнут.

Но я не думаю, что Гумилев помнил какие-нибудь другие стихи Некрасова наизусть. Не следует вообще переоценивать интеллектуальный багаж Гумилева; не нужно слишком серьезно воспринимать «теоретическую базу акмеизма».

Акмеисты были прежде всего нахальные дети, очень талантливые мальчики и девочки. Эти милые забияки нападали на старших символистов сразу по нескольким направлениям: интересующее нас сегодня «некрасовское» направление атаки сводилось вкратце к следующему. «Символисты опираются на Тютчева и Фета. Некрасов выше Фета! Мы опираемся на Тютчева и Некрасова».

Недооценка Фета – родовое отличие всех акмеистов без исключения. К сожалению, они слишком серьезно отнеслись к высказыванию своего кумира Анненского о «немецкой бесстильности» Фета… Но, повторюсь, не следует слишком серьезно относиться к детским оценкам.

Если бы Гумилев своевременно прочел слова Фета, затерявшиеся в одном из приватных его писем: «Жаль, что новое поколение ищет поэзию в действительности, когда поэзия только запах вещей, а не самые вещи», то, думается, он смог бы тогда взглянуть на свой «акмеизм» строже… Впрочем, не изучавший ничего всерьез Гумилев был достаточно серьезен в своих лучших стихах. Да и не было, правду сказать, в лучших стихотворениях Гумилева никакого такого специального акмеизма.

Пронырливый Чуковский подметил своевременно, что в Некрасове, презираемом всеми образованными людьми, «что-то такое есть», раз Гумилев это видит. И при случае пустил гумилевское открытие в ход.

Прекрасно зная те отрицательные отзывы знатоков дела о Некрасове, которые мы сегодня вспоминали, Чуковский начинает их перелицовывать – приспосабливать ко внезапно просиявшей миру марксистко-ленинской истине. В принципе он принимает все мнения знатоков, – но по-другому их трактует.

Хорошо «увлекаться внешней полезностью», хорошо, когда стих «волочится по земле», хорошо, когда поэт бродит по щиколотки в крови… Подобных вещей не было в поэзии до Некрасова! Подобные вещи – они же открытия суть!

Закончился весь этот филологический блуд к обоюдному удовольствию Некрасова и Корнея Чуковского. Первый был признан классиком русской литературы, последний стал Героем Социалистического Труда. Но я не вижу причин, по которым нам следовало бы сегодня, когда марксистко-ленинская истина отменена, относиться серьезно к тому «прошлогоднему снегу», каким являются фактически труды Чуковского о Некрасове.

Конечно, Некрасов – не поэт. Некрасов – литератор, который никогда не согласился бы с тезисом Майкова: «Муза не должна вас кормить».

Некрасов – загадочный и страшный человек.

Думаю, что Чезаре Ломброзо, взглянув на бледную физиономию «классика русской литературы», узнал бы в нем своего клиента. Некрасов по сути своей преступник: дерзкий, предприимчивый, сентиментальный (лучшие два стиха Некрасова, на мой вкус: «Но и зубами моими // Не удержал я тебя», – они обращены к любимой женщине). Некрасов не брезговал и прямой уголовщиной (вспомните, как наш поэт на пару с Авдотьей ограбил старуху Огареву: комар носу не подточит!.. Преступление для всех очевидное, а привлечь нельзя), но основные свои доходы Некрасов имел от издания революционно-демократических сочинений, заниматься которыми в царской России, как мы не раз уже замечали, было выгодно экономически.

В погоне за выгодой Некрасов способен был зайти очень далеко.

Вспомним Игнатия Пиотровского, молодого писателя, совращенного Некрасовым на «тесный» и «честный» путь нигилиста. Столкнувшись на этом пути с полицией, Пиотровский угодил в крепость на два месяца. Выйдя на свободу, Пиотровский попросил у Некрасова денег – в залог будущих революционно-демократических произведений (замечу в скобках, что несчастный Пиотровский не был бездарностью). Некрасов Пиотровскому денег не дал. 19-летний Пиотровский застрелился.

Авдотья Панаева пишет в своих воспоминаниях, что Некрасов не виноват