Чтения о русской поэзии - Николай Иванович Калягин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Причина всей этой маеты намного глубже, мне кажется, зарыта.
Подвиг, который предстоит совершить человеку, выбравшему иноческую стезю, выражается короткой формулой «отдай кровь и прими дух». Смысл ее понятен: монах должен последовательно, одну за одной, отрывать от сердца сердечные привязанности, освобождая пространство для Бога.
Что-то похожее пришлось выполнить атеисту Фету, принявшему дух русской культуры да просто – принявшему русский дух, и оставшемуся наедине со своей не русскою кровью. Борьба за утраченное в юности потомственное дворянство – сущий пустяк в сравнении с борьбой между двумя несовпавшими данностями (которые обычно совпадают и на которых человеческая жизнь обыкновенно строится): борьбой между твоим духовным самоопределением и реальной твоей сущностью: душевной, телесной, племенной.
Всем более или менее известно, что 45-летний Афанасий Неофитович Шеншин, путешествуя по Германии, повстречал красавицу-еврейку, которая была замужем за мелким чиновником Фëтом, имела уже от него дочь, вновь была беременна, – и уговорил молодую женщину бежать с ним в Россию, стать его женой. (Ну, романтическая история… Ну, бывает… Не стану Афанасия Неофитовича с Шарлоттой «обвинять» или «оправдывать»: вся их история – история взрослых людей, которые приняли однажды важное решение, а потом честно заплатили за все его последствия.) Намного менее известно, что этот судейский крючок, этот незначительный дармштадтский чиновник Иоганн Фëт наотрез отказывался признать в поэте своего сына. Вероятно, он имел для отказа свои мелкие причины.
Впрочем, заговорил я о всех этих личных (и, на лучший вкус, глубоко неприличных) вещах с тем только, чтобы резче обозначить племенную принадлежность Фета. Взгляните на любую фотографию Фета в старости – с такой физиономией только Шейлока играть в «Венецианском купце»! никакого грима не надо… Один из величайших лирических поэтов России, непревзойденный в веках певец русской природы, вдохновенный певец русской женщины был, по всей видимости, чистокровным евреем.
Борьба между заковыристой еврейской кровью и произошедшим в веках русским духом и составляет, на мой взгляд, обнаженный нерв фетовской поэзии.
Немного отступим. Поговорим про статью Николая Владимировича Недоброво «Времеборец (Фет)». В русской литературе никто, кроме самого Фета, лучше о Фете не писал.
Для начала выпишу обширную цитату из вступительной части статьи Недоброво. Эта цитата – важная. Речь в ней пойдет о вещах предельно общих, но таких именно вещах, которые составляют необходимое начальное условие любого историко-литературного исследования. Если же человек, вступивший на узкую тропу исследователя литературных текстов, выбирает иные начальные условия, то ничего хорошего из его трудов не выйдет. Все его труды будут – мартышкины.
Вот что пишет Недоброво: «Ясно, что для суждения о поэте исследователь имеет перед собою только испещренную типографскою краскою бумагу, которая, сама по себе, могла бы служить лишь предметом теории о бумаге и краске; всë же, что называется поэтом, возникает при условии воздействия этих знаков на мозг исследователя <…>. Единственным доступным при исследовании творчества материалом являются личные, безнадежно замкнутые психические переживания исследователя <…>.
И потому, когда я говорю: “поэт Фет”, я говорю не об Афанасии Афанасьевиче Шеншине и не о нескольких книгах, а о какой-то особенной духовной величине, во мне существующей. Вот изучением этих внутренних поэтов, единственно доступных изучению, наука и критика не занималась достаточно.
Многим это казалось мелким и субъективным. Ускользало из виду, что никакого иного, скажем, Фета, кроме множества тех внутренних Фетов, о которых только что упоминалось, невозможно отыскать в действительности».
Вот азбука метафизики, которая для абсолютного большинства горделивых исследователей, претендующих на открытия в области метафизической алгебры («всеединство!», «соборность!»), остается навсегда закрытой. Так они и гоняются, бедные, до конца своих дней за крупным, за объективным… Сказал бы им: Бог в помощь, да вот беда! таким именно исследователям Бог не помогает (т. е. не помогает в их исследованиях).
Попробую составить краткий конспект статьи Николая Владимировича. Сделать это будет полезно, поскольку издана она только два раза (в 1910 и в 2001 годах) мизерными тиражами и не слишком хорошо знакома массовому (в данном случае, я имею в виду элитарную массу) читателю.
Фет воспринимается Недоброво как поэт, практически Тютчеву равный, и – на уровне этой почти равновеликости, – Тютчеву противостоящий.
Тютчев – пророк, проницающий будущее, ожидающий от грядущих времен высоких зрелищ. Фет же, по Недоброво, «не пророк» в принципе. Сердце поэта привязано к прошедшим временам. «Для Фета уход каждого мига – потеря. <…> Никаким прошедшим Фет не согласился бы заплатить ни за какое будущее. Время – это потеря звеньев драгоценной цепи, одного за одним».
Ужасна бездна, под нею же хаос шевелится, в нее же проваливается все сущее без остатка. Но эта бездна, по слову Ломоносова, звезд полна. Недоброво уточняет: «Звезды Фет любил потому, что за них хваталась его душа, сносимая потоком времени».
Недоброво вспоминает бессмертные стихи Фета, обращенные к Марии Лазич:
Та трава, что вдали, на могиле твоей,
Здесь, на сердце, чем старше оно, тем свежей,
И я знаю, взглянувши на звезды порой,
Что взирали на них мы как боги с тобой!
Недоброво замечает, что «только способность Фета к исступленным состояниям духа <…> избавляла его от ужаса». А как известно, «из всех исступлений самым могучим в борьбе со временем является вдохновение поэта».
Этот листок, что иссох и свалился, —
Золотом вечным горит в песнопеньи.
Фет верует в «торжество искусства над временем»; отсюда его исключительная любовь к искусству, пожизненное коленопреклоненное стояние перед образами великих поэтов прошлого и настоящего.
Недоброво добавляет, что «любовь ко всему, закрепляющему подлинность мгновения, доходила у Фета до одобрения такого искусства, которое вообще не в почете у художников – фотографии».
Ну и так далее. Трудно сделать выжимку из статьи Недоброво (так же точно, как невозможно сделать конспект из литературно-критической прозы Ап. Григорьева, Катенина, Вяземского). Вся проза этих поэтов – тесная. Начиная пересказывать ее своими словами, быстро сталкиваешься с необходимостью пересказывать ее дословно. Жалко же что-нибудь в ней пропустить и тем самым – упустить…
Отступаясь от статьи «Времеборец (Фет)», замечу, что я не до конца с Недоброво согласен. Точнее сказать, я согласен с каждым словом его изумительной статьи, но мне не кажется, что все возможные слова о поэзии Фета в ней сказаны.
В частности, тема о Тютчеве и Фете не исчерпывается противостоянием «пророка» и «не пророка».
Пусть
