Чтения о русской поэзии - Николай Иванович Калягин

отличие от Баратынского, Фет не страдал недооценкой своего дарования. Может быть даже слегка его переоценивал. (Вот что он написал, например, своей постоянной корреспондентке Софье Владимировне Энгельгардт за полтора года до смерти: «Неужели Вы можете поверить, будто я сам не знаю места, которое занимаю в истории русской и, следовательно, всемирной лирической поэзии: плечо с плечом с Тютчевым»). Восторженные отзывы немногих, но лучших на тот момент знатоков поэзии эту его самооценку легитимизировали.

Что же касается осуждения со стороны основного корпуса российских читателей, то Фет выбрал метод защиты, резко отличный от двух вышеописанных. (Хотя он не раз и не два называл своих хулителей «дураками» печатно, но решительно брезговал подкреплять свою точку зрения какими-либо аргументами. Как любили говорить впоследствии в круге Мережковских: если надо объяснять, то не надо объяснять.)

Фет, повторюсь, от хулы заслонялся. И на первый взгляд, такая защита выглядит наивной. Ведь Фет повторяет опять и опять: «Мне нет дела до того, что думаете вы о моих стихах. Я создал образцовое хозяйство, я уважаем людьми, я получил за своего Горация премию Академии наук», – тогда как именно это ставили ему в вину различные писаревы, повторявшие на все лады: Фет только прикидывается поэтом, Фет всего-навсего – «расчетливый хозяин» и «буржуа», который живет без печали и гнева и, соответственно, не любит отчизны своей.

Но Фет только говорит прикровенно о том, о чем никак нельзя было сказать прямо. На самом-то деле он говорит следующее: «Мне нет дела до того, что думаете вы о моих бессмертных стихах. Потому что вы болваны и в бессмертных стихах ничего не смыслите. Но я создал образцовое хозяйство, я получил премию от Академии наук; соседи мои, простые русские помещики, уважают меня за это. И именно это вы ставите мне в вину. Да что вы за люди после этого? И точно ли вы – люди?»

Приведу, в качестве иллюстрации к этим своим измышлениям, развернутое сравнение, которое Фет дает в 1879 году в письме к Толстому: сравнение между самим собою и Тургеневым, бывшим некогда близким другом Фета и перешедшим теперь в легион хулителей его поэзии.

«Тургенев вернулся в Париж, вероятно, с деньгами брата (умершего недавно и не оставившего прямых наследников Николая Сергеевича Тургенева. – Н. К.) и облагодетельствовав Россию, то есть пустив по миру своих крестьян, побывавших в когтях Кишинского, порубив леса, вспахав землю, разорив строения и размотав до шерстинки скотину. Этот любит Россию.

Другой роет в безводной степи колодец, сажает лес, сохраняет леса и сады, разводит высокие породы животных и растений, дает народу заработки – этот не любит России и враг прогресса».

(Поясню в скобках, что Тургенев, нуждавшийся в деньгах для проживания в Париже «на краю чужого гнезда» и одержимый поэтому идеей эффективного приказчика для своих имений, сместил с должности управителя дядю Н. Н. Тургенева, которого Фет хорошо знал и любил, – и на девять лет отдал своих крестьян под власть хищника Кишинского.)

Воистину: кто живет без печали и гнева (в частности не пускает по миру крестьян и не разоряет строений), тот не любит отчизны своей!

Как немногие люди в России, Фет кожей чувствовал приближение «большого ветра от пустыни».

В предельно искреннем, предельно исповедальном письме к Софье Андреевне Толстой (от 1888 года) он пишет с негодованием про русских дворян, которые с жадным любопытством поглощают революционно-демократическую стряпню в журналах «и не подозревают, что всë, что подается им из враждебного лагеря, клонится к скорейшему их истреблению».

К истреблению!.. А ведь вся современная Фету масса русских либералов, среди которых дворяне составляли львиную долю, верила совершенно искренне в то, что единственной перегородкой между несчастной Россией и абсолютным счастьем остается царское самодержавие. Проклятый идол! Нужно только его столкнуть – и немедленно придет настоящий день: потекут в кисельных берегах молочные реки…

Все эти массы искренних людей думали только о счастье для всех, об истреблении для себя они совсем не думали. Но истребление их постигло.

Какой же после этого Фет – не пророк?

Советские исследователи, писавшие об общественно-политической позиции Фета, именовали ее обычно «юродством».

Фет и был юродивым, «бегущим по камням и терновникам в изодранном одеянии», издававшим по временам несвоевременные крики, подававшим время от времени русскому образованному обществу различные предупредительные сигналы.

Противостоять надвинувшемуся на Россию «большому ветру от пустыни» нельзя было по-другому. Или, выражая ту же мысль прагматически, противостоять надвигающейся на Россию революции нельзя было никак. Все фетовские сигналы и крики неизменно оставались тем, чем они были на самом деле: «гласом вопиющего в пустыне». Но Фет с заслуживающим восхищения упорством продолжал противу рожна прати.

(Степень либерального террора, прочно оседлавшего Россию в конце 50-х годов XIX века и вплоть до Октябрьской революции не затухавшего, трудно себе сегодня представить. Приведу простой пример – не первый на этом чтении, но непосредственно к Фету относящийся.

Вот выходит из печати роман Чернышевского «Что делать?», написанный в узилище. Вот Фет и шурин его Боткин читают этот любопытный роман и решают написать о нем критическую статью. Вот они совместно такую статью пишут. Написавши, пытаются ее опубликовать – и ничего у них не получается! Ну невозможно было в царской России напечатать статью против романа «Что делать?», потому что его автор был заключен в узилище. Первый и единственный раз статья Боткина-Фета смогла быть напечатанной в полном виде только в 1936 году в престижной, но крайне малотиражной серии «Литературное наследство».)

Мы уже вспоминали (на восьмом чтении) формулу Фета, реально описавшую механизм взаимодействия между национальной Россией и Россией либерально-космополитической: «Мы считаем наших противников заблуждающимися, они нас ругают подлецами». Эта формула – она всë объясняет.

Вот представьте на минуту, что уэллсовская машина времени перенесла нас с вами в российский 1916 год и что мы, зная наперед, какой кровавой баней обернется для России грядущая революция, пытаемся окружающих нас людей предупредить, вразумить…

Ну ничем вы не сможете вразумить людей, если этим людям «предварительно ясно» о вас, что вы – подлец. «Да почему же я подлец?» – наивно спросите вы. «Потому что ты – против революции», – принесется откуда-то.

Возвращаемся к теме о Фете-иноплеменнике (чтобы ее наконец закрыть).

Здесь есть очевидные вещи. Почему, скажем, Фет считал, что выше положения российского дворянина – и не только выше, но благороднее и прекраснее – ум человеческий придумать ничего не может? Почему Тютчев так не считал? Почему он о положении российского дворянина в мире вовсе не думал?

Ответить на эти вопросы нетрудно. Фет мог убаюкивать