Чтения о русской поэзии - Николай Иванович Калягин

«Человеконенавистничество» Фета, о котором доносил читающей публике Щедрин, состояло в том, что поэт, управляя крупным хозяйством, вступал с наемными работниками в товарно-денежные отношения: на столько-то ты мне наработаешь, на столько-то я тебе из своего кармана заплачу… Своим опытом взаимоотношений с наемными рабочими (опытом в пореформенной России новым, опытом непростым и нелегким, но в конечном счете успешным) Фет спешит поделиться со всеми понимающими людьми, напечатав с этой целью в «Русском вестнике» ряд статей. Как замечает Д. Благой, «корыстно-помещичий характер этих статей вызвал взрыв негодования» в обществе. Вот что написал, например, по поводу этих статей Писарев: «Мы увидели в нежном поэте, порхающем с цветка на цветок, расчетливого хозяина, солидного bourgeois и мелкого человека. <…> Такова должна быть непременно изнанка каждого поэта, воспевающего “шëпот, робкое дыханье, трели соловья”».

Именно эти статьи Фета признал «человеконенавистническими» революционно-демократический идеалист Щедрин. Сам-то он, живя в Петербурге на широкую ногу, раздавал, несомненно, своим наемным городским работникам (лакею, горничной, кухарке, прачке) деньги даром. Не раздавал даром?.. Ну так он и романсов не писал!

Жизнь в России определяется издавна двумя максимами: «не в деньгах счастье» и «главное, чтобы человек был хороший».

Немного стыдно христианину быть богаче своих соседей. Но Бог, как известно, и деревья в Своем лесу не сравнял: все деревья в лесу разные. И люди все – разные; бывают богатые люди. Хорошему человеку в России прощается безусловно и его богатство.

(Нет цены позднему высказыванию Фета: «Я не такой лакей, чтобы отворачиваться от человека только из-за того <…>,что он <…> богаче меня».)

В глазах помещиков-соседей Фет был хорошим человеком. 13 лет подряд они его избирали на должность мирового судьи, и Фет, несклонный вообще к самопревозношению, этим вот именно отличием гордился. Безусловно, оно влекло за собой дополнительные тяготы, дополнительные труды; безусловно, оно отрывало его от художественного творчества. (Сам поэт вспоминал впоследствии в письме к Толстому, что за долгие «судейские» годы написал едва-едва «три стихотворения».) Но Фет безропотно свою лямку тянул, потому что через нее одну реально осуществлялась связь поэта с Россией, с ее землей, с ее населением. Любезна должность гражданина (вспомним на минуту Василия Петрова) не была никогда для Фета забвенна; прервать с собой всю мира связь он ни за что не хотел.

Акт доверия к чужаку, выразившийся в готовности поручить ему важную общественную должность, бесконечно поэта окрылял. Этим доверием он заслонялся, как щитом, от нападок товарищей по литературе.

Например, Тургенев многое множество гадостей о нашем поэте, написал, напечатал и наговорил. Свои отношения с Фетом Тургенев торжественно разорвал в 1874 году, написав ему, что «как Фет, вы имели имя, как Шеншин, вы имеете только фамилию» и что «соглашения между нами двумя по какому бы то ни было вопросу» невозможны. Причиной разрыва стал антилиберализм Фета, подавшего годом раньше прошение на Высочайшее имя «о присоединении к роду отца своего Шеншина» – и получившего на свое прошение положительный ответ, назвавшего однажды самого Каткова (которого Тургенев ненавидел за «гнусную» проправительственную деятельность) – слишком либеральным человеком!

«После этого вам остается упрекнуть Шешковского в республиканизме и Салтычиху в мягкосердечии, – иронически восклицает Тургенев. – Вас на это станет, чего доброго!..»

(Впрочем, лет за 15 до указанного письма Тургенев, считавшийся в ту пору ближайшим другом Фета, уже «горячо доказывал Некрасову, что в одной строфе стихотворения “Не знаю сам, что буду // Петь, – но только песня зреет!” Фет изобличил свои телячьи мозги». Об этом поведала в своих мемуарах Авдотья Панаева.)

Таким образом, Тургенев, Писарев, Щедрин, Чехов и другие передовые люди России обнаруживают в Шеншине врага свободы (т. е. политической свободы). И это помогает им понять, что стихи Фета, кажущиеся на первый взгляд привлекательными, таковыми на самом деле не являются. Ну не может расчетливый хозяин, мелкий человек, друг Шешковского и апологет Салтычихи быть хорошим поэтом!

Почему не может? Да потому что не может! Не может по определению! Вот и отец наш Белинский написал о стихах Фета: «Как же не стыдно тратить времени и чернил на такие вздоры?» А Белинский ошибаться не мог. Белинский был особенно любим.

В общем, все эти передовые люди смогли преодолеть обаяние фетовской лирики, сумели оградить от нее свою душу – именно потому, что «всë о Фете предварительно было для них ясно».

Как я только что сказал, Фет заслонялся от нападок друзей-литераторов тем доверием, тем уважением, с которым относились к нему соседи-помещики, видевшие в поэте крепкого хозяина, доброго соседа, истинно дельного человека… Поясню свою мысль.

Поэт, как ни грустно об этом вспоминать, полностью зависим от читателя.

Ибо, по слову Беркли, «существовать значит быть воспринимаемым». Великой поэзии, которая никем не воспринималась бы, просто не существует в мире; великая поэзия только в тот момент возникает, когда хотя бы один читатель в глубине души признает ее таковой.

Фет в своей подвижнической поэтической деятельности опирался, несомненно, на мнение немногих знатоков, одобрявших его поэзию (на мнение Страхова и Вл. Соловьева, в первую очередь) и демонстративно пренебрегал оценками полупросвещенной толпы российских читателей; Фет говорил всегда, что ему нет дела до той травли, которой подвергает его стихи передовая печать (как революционно-демократическая, так и либеральная).

На самом-то деле травля не могла его не задевать – хотя бы потому, что в массе хулителей фетовской поэзии существовала заметная прослойка людей незаурядных и, несомненно, эстетически одаренных… Тургенев и Чехов, о которых мы только что вспоминали. Тот же Белинский. Поздний Толстой. Иннокентий Анненский. Этот список просвещенных хулителей Фета, хулителей-знатоков, можно продолжать долго.

А чем в принципе способен защититься поэт от хулы знатока? Ну вот что можно возразить человеку, который спокойно и твердо говорит тебе в глаза: «Да вы, батенька, бездарность»? Еще и аргументы приводит…

Говорить в ответ: «Нет, я именно что даровитость»? Топать ногами? Произносить «с выраженной акцентуацией (“завываниями” и “выкриками”)» лучшие свои строки? Глупо. И, главное, совершенно бесполезно…

Можно сказать хулителю в ответ: «Сам съешь». (Именно по этому пути, если вы помните наше седьмое чтение, пошел умный Катенин, столкнувшись с разгромной рецензией Кс. Полевого.) То есть, всегда можно доказать читающей публике, что твой хулитель сам дурак, сам не поэт – и сделать это аргументированно.

Такой ответ не назовешь бессмысленным, но ведь и он, в плане защиты, совершенно бесполезен. Был до сих пор в мире один дурак (ты сам), стало после твоего блестящего контрвыступления два дурака (твой хулитель и ты сам).

Вакансия поэта в мире незащитима в принципе.

В