Чтения о русской поэзии - Николай Иванович Калягин

года об очередном «дешево-либеральном» высказывании Полонского в печати.

Возразим Достоевскому. Полонский не стал либералом. И охранителем он не стал тем более. Полонский стал тем, что называется по-русски: «ни рыба, ни мясо». Скажу прямо: во второй половине жизни Полонский весь как-то подешевел.

Ненавижу Россию, пролью кровь за Россию, дружу с либералом Тургеневым и с охранителем Фетом (не смущаясь особенно тем обстоятельством, что эти два человека – враги), дружу с Майковым, но встречаю, не поморщившись, письменное указание друга-Тургенева, что 75 копеек – красная цена сорокалетнему труду майковской жизни, служу в Комитете иностранной цензуры (под крылышком у Тютчева и Майкова) и печатаюсь у Стасюлевича, переписываюсь частным образом с великим князем Константином Константиновичем и публично «преклоняюсь перед Некрасовым», помещаю в «Гражданине» стихи, прославляющие Тютчева, а в «Вестнике Европы» на следующий год – стихотворение «Узница», прославляющие Веру Засулич…

Эта «Узница» есть, конечно, какая-то квинтэссенция бессмертной человеческой пошлости:

Что мне она! – не жена, не любовница,

                         И не родная мне дочь!

  Так отчего ж ее образ страдальческий

                 Спать не дает мне всю ночь!

Прошло 90 лет, прежде чем Евтушенко в поэме «Братская ГЭС» сумел достижение Полонского повторить. Не перекрыть. Только повторить.

Что ты, Сонька, странно смолкла?

Что ты, Сонька, не встаешь?

Книжку тоненькую МОПРа

Просадил кулацкий нож…

Да намного ли лучше «Узницы» и «Братской ГЭС» стихи Полонского «Памяти Ф. И. Тютчева», напечатанные в архиреакционном «Гражданине» князя Мещерского? Главная мысль стихотворения заключается в том, что «равнодушный свет» к поэзии Тютчева «не был равнодушен». Верное наблюдение! Полонский сообщает вместе с тем, что Тютчев «не от света», неравнодушного к его поэзии, «спасенья ждал», «выше всех земных кумиров ставил идеал», а также своему народу «на цепи братьев издали казал». Малоценные, но спорные утверждения! На этом всякие мысли в стихотворении «Памяти Ф. И. Тютчева» заканчиваются, и остается «в сухом остатке» та звучная бессмыслица, в сочинении которой Полонский так поднаторел во второй половине жизни.

Конечно, уровень поэзии Полонского и в эти годы выше среднего уровня печатавшейся тогда в российских журналах поэзии. Конечно, огромный талант Полонского не мог исчезнуть без следа: какие-то искры от затухающего костра летели еще долго по ветру… Отдельные строчки, отмеченные неповторимой грацией Полонского, до самого конца в его поэтических текстах мелькали. Но и цельные произведения выходили порой из-под его пера – вполне достойные, почти не уступающие его ранним произведениям. Замечательная поэма «Кузнечик-музыкант», в которой Полонский исхитрился, ни одного деятеля революционной демократии не потревожив, пропеть шепотом некую умеренную хвалу по адресу «чистого искусства». Милейшее, нежнейшее стихотворение «Старая няня», целиком построенное на редких в русской поэзии гипердактилических рифмах…

Для любого нормального, среднего поэта, печатающегося в журналах и не претендующего на гениальность, выйти на тот уровень поэзии, на котором закончил свой творческий путь Полонский, было бы – подвигом, прорывом к поэтическому бессмертию.

Но для такого поэта, каким Полонский родился, вся его поздняя поэзия – провал. Страшное падение, полная катастрофа.

Фет в многолетней переписке с Полонским называл его обычно: «дружище Яков».

Как-то Полонский умудрился во второй половине жизни сделаться для всех дружищем Яковом, умудрился всем угодить: Фету и Некрасову, Стасюлевичу и Мещерскому, великому князю Константину Константиновичу и Вере Засулич.

Легко сказать поэтому, что доброта Якова Петровича обратилась под конец в бесхребетность. Легко сказать, что Яков Петрович во второй половине жизни размяк, превратился в слякоть. И много других резких (и, по видимости, справедливо-резких) слов можно было бы о Полонском сказать.

Труднее понять, как вообще могла со свыше одаренным поэтом и превосходным, истинно добрым, истинно благородным человеком случиться такая беда.

Не претендуя на полную объективность, предложу все-таки свое объяснение случившемуся.

Чуткий П. П. Перцов, познакомившийся с Полонским в 90-е годы, вскоре заметил странную идиосинкразию поэта к «славной эпохе» 60-х годов. «Всякое упоминание об этой эпохе, – свидетельствует Перцов, – воспринималось поэтом болезненно».

Но 60-е годы XIX века – это только «верхушка айсберга». Время, когда вырвалась на публицистическую поверхность злая сила, осознавшая (и проявившая) себя уже в 40-е годы и до самого 1917 года никуда не девшаяся. Столкновение с этой силой и погубило, вероятно, Полонского.

Приведу ряд печатных (и громко прозвучавших) высказываний главных деятелей революционной демократии о Полонском.

Белинский: «Ни с чем не связанный, чисто внешний талант».

Писарев: «Микроскопический поэтик», в стихах которого ничего нет, кроме «маленьких треволнений <…> узенького психического мира».

Салтыков-Щедрин: «Неясность миросозерцания есть недостаток настолько важный, что всю творческую деятельность художника (речь идет именно о художнике Полонском. – Н. К.) сводит к нулю».

А вот это – пародия В. Курочкина на благоуханный «Зимний путь»:

И всë чудится мне, как рабочий идет

      В Эльдорадо полунощных стран,

           Полушубок последний несет,

Просит водки… а Ицка ему подает

      Вместо водки тяжелый дурман.

А холодная ночь так же мутно глядит

      В комфортабельный мой кабинет…

(Замечу в скобках, что вычурное выражение «Эльдорадо полунощных стран» означает здесь обычный кабак; а под шифром «Ицка» скрыт у Курочкина откупщик Исаак Утин, родной отец Бориса Утина, героя стихотворного цикла Каролины Павловой, Николая Утина, лидера русской секции Интернационала, и Евгения Утина, теневого управителя всей российской либеральной кухни, всемогущего покровителя «русского религиозного философа Соловьева», теневого управителя всей российской либеральной кухни.)

Сатиры Д. Минаева на Полонского неисчислимы. Не знаю, какую выбрать? Попробуем эту:

Поэт понимает, как плачут цветы,

О чем говорит колосистая рожь,

Что шепчут под вечер деревьев листы,

Какие у каждой капусты мечты,

Что думает в мире древесная вошь.

Он ведает чутко, что мыслит сосна,

Как бредит под раннее утро, со сна,

И только поэт одного не поймет:

О чем это думает бедный народ?

Что же касается пародии Владимира Жемчужникова на превосходное стихотворение Полонского «Финский берег», то читатель легко отыщет ее во всяком типовом издании сочинений Козьмы Пруткова под названием «Разочарование».

Вот эти бесперебойные удары твердых ослиных копыт по темени – для такого именно человека, каким был Полонский, оказались совершенно нестерпимыми.

Верю, что Полонский мог бы умереть за отечество, «не задумавшись», – умереть красиво… Но отлягиваться от серых ослов он просто был неспособен. В этом отношении Полонский был – не боец. Да просто он не умел лягаться.

Поэт Полонский не сломался и не согнулся –