Чтения о русской поэзии - Николай Иванович Калягин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вполне удивительно, что поэт смог достичь «исступленного состояния духа», благодаря воспоминанию сорокалетней давности: смог сохранить и закрепить на писчей бумаге столь давнее впечатление с такой удивительной точностью и силой.
Но в этих великолепных стихах нет полного Фета, каким он был в марте 1890 года – нет человека, несшего 40 лет, словно уголь в груди, драгоценное воспоминание, и все-таки состарившегося, все-таки приблизившегося к исходу… В стихах есть только уголь воспоминания, извлеченный из старческой груди и поставленный пылать отдельно… Есть часть вместо целого.
Нет цены позднему признанию Фета: «Я слушал метрику в Московском университете, но не помню ни одного слова». То есть Фет не по расчету, а по вдохновению – самый изощренный, самый стильный, самый мастеровитый поэт среди русских поэтов второй половины XIX столетия.
Здесь нам не избегнуть новых параллелей между Фетом и Тютчевым.
Начну с Адамовича, который ничего умного о Фете ни разу не написал (потому что не читал его, потому что ему как акмеисту «всë о Фете предварительно было ясно»), но вот о Тютчеве обронил два-три ценных замечания.
Размышляя о поэтической традиции, которая все же «должна быть» в культурной стране и «которой до Брюсова у нас не было», Адамович вдруг спохватывается и так поправляет себя: «Вернее, она оборвалась с Пушкиным. После Пушкина все бредут ощупью, впотьмах, постоянно спотыкаясь и падая. Яснее всего это в стиле и в стихе Тютчева, индивидуально столь гениальных».
«Тютчев – гениальнейший поэт, – говорит в другом месте Адамович, – но он совсем не учитель [для поэтов], в том смысле, как учитель Пушкин и Баратынский, – он слишком уступчив и мягок для этого».
И последняя на сегодняшнем чтении цитата из Адамовича: «Поэзия Тютчева есть как бы история жизни очень здорового сознания в эпидемически-зараженном воздухе, история стилистических побед и поражений (далеко не редких)».
Конечно, неправда, что у Тютчева были «стилистические поражения» (хотя бы даже и редкие) – вернее будет сказать, что Тютчев, с его «поистине вселенской мощью духа и предельной утонченностью души», не стеснял себя рамками строгого стиля, что он так и не соизволил основать в России поэтическую школу своего имени. Вероятно, он и в самом деле был «слишком уступчив и мягок для этого».
Свои параллели между Фетом и Тютчевым устанавливает Чайковский в письмах к К. Р., написанных в ту пору, когда Фет еще жил и дышал. Вот что говорит о Фете наш прославленный композитор: «Считаю его поэтом безусловно гениальным, хотя есть в этой гениальности какая-то неполнота, неравновесие <…>. Фет есть явление совершенно исключительное; нет никакой возможности сравнивать его с другими первоклассными нашими или иностранными поэтами <…>. Фет, в лучшие свои минуты, выходит из пределов, указанных поэзии, и смело делает шаг в нашу область [т. е. музыку]. Поэтому часто Фет напоминает мне Бетховена». Чайковский с одобрением говорит про «трогательное отношение Фета к Тютчеву, который, хоть и действительно заслуживает бессмертия, но мог бы в качестве сильного соперника и не быть оцененным по достоинству поэтом, стоящим еще выше его (ведь подобные примеры бывали: Бетховен не одобрял Вебера и, кажется, Шуберта)». Чайковский, исключительно «ради удовольствия припомнить», выписывает для великого князя фетовское стихотворение «На стоге сена ночью южной…» – и ставит его «наравне с самым высшим, что только есть высокого в искусстве».
Не стану оспаривать заведомо неверную оценку Фета («еще выше бессмертного Тютчева»), обусловленную профессиональными пристрастиями композитора; в остальном все суждения Чайковского совершенно замечательны.
Фет, как известно, боготворил Тютчева. Но вот какой любопытный отзыв делает он о Тютчеве по следам первой личной встречи, состоявшейся в декабре 1859 года: «Я сразу влюбился в эту милую старческую, вечно юную – тонко поэтическую голову. Оказалось, что он, при всем своем уме, в деле поэзии ничего не смыслит. Разве это не трогательно?»
Очень любопытно! Фет, не запомнивший ни одного слова из лекций по метрике, читанных ему в университете, в деле поэзии кое-что смыслит. Тютчев пожалуй что и «помнит метрику», но ничего не смыслит в деле поэзии… Как это может быть? Да может быть – при одном условии. При условии полного равнодушия к «делам поэзии», которым отличался Тютчев. Подчеркну, что Тютчеву не до поэзии не было дела, – ему не было дела именно до «дел поэзии». Весь круг вопросов, описываемый обычно словами «тайны ремесла», «секреты мастерства» и т. п., для Тютчева не существовал. Точнее сказать, он счел бы публичное обсуждение подобных вопросов величайшей нескромностью и претенциозностью. Ему было бы одинаково неловко рассуждать перед посторонними людьми о таких неоднородных все-таки явлениях, как «секреты моего мастерства» и «тайны моего пищеварения».
Фет же собаку съел именно в вопросах ремесла и, встретя понимающего человека, готов был обсуждать их часами.
Заканчиваю на этом проводить параллели (также и перпендикуляры) между Тютчевым и Фетом. Читатель сам волен выбирать, кто ему больше подходит. Тютчев, равнодушный к своему поэтическому гению, уступчивый и мягкий, как сама русская речь? Фет, влюбленный в русскую речь и в русскую поэзию и чуть со стороны властно их покоряющий?
Понятно во всяком случае, что в воздухе русской культуры второй половины XIX века – в воздухе, эпидемически зараженном Белинским, Добролюбовым и Некрасовым, один только жестоковыйный Фет, привыкший с молодых ногтей противу рожна прати, способен был основать нормальную литературную школу, сохранить здоровую, идущую от Пушкина и Баратынского, поэтическую традицию.
Так он и поступил. Все лучшие русские поэты ХХ века (за исключением акмеистов) ведут родословную от Фета. Старшие символисты, Есенин, Блок… Кто-нибудь спросит: а как же футуристы, обэриуты и прочие леваки? они тоже Фету чем-то обязаны? или их вы не относите к числу лучших?
Отвечу на эти прямые вопросы в обратном порядке: действительно не отношу, но тоже обязаны. Вот, например, стихотворение Фета, из которого вырос весь Маяковский:
Свеча нагорела. Портреты в тени.
Сидишь прилежно и скромно ты.
Старушке зевнулось. По окнам огни
Прошли в те дальние комнаты…
Примите к сведению, что Фет не просто выдающийся поэт (то ли пятый, то ли четвертый в Титульном списке), но еще и учитель для поэтов, важнее которого в России не было и, наверное, уже не будет.
Кстати сказать, вопрос об отношении модернистов к Фету – далеко не праздный вопрос.
