Чтения о русской поэзии - Николай Иванович Калягин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Конечно, «смысла живая основа» у поэта почти не звучит, но сам-то он как мог это поправить? Никак он не мог этого поправить. Он говорил в стихах замечательные вещи – он первым сказал, например: «Какая у тебя противная собака!» Он дал то, что мог дать. Он не мог дать того, чего дать не мог, чего не было в его внутреннем опыте. Хотя иногда пытался… Лучше бы не пытался.
И последнее.
Пусть Мей – один из отцов-основателей русского декадентства. Допустим, что оно так и есть.
Но сам-то Мей ничего о декадентстве не знал и знать не мог, и основывать его в России вовсе не собирался! Он хотел знать, что получится, если скромные наличные ресурсы души (где не было, увы, «предела стремлению жадному» к спиртным напиткам) обогатить красотою их (ресурсов) словесного выражения. Он пытался понять, не повысится ли полезное давление в котле, если усилить до предела свист выпускаемого наружу пара? Он экспериментировал, на что каждый художник имеет право.
И он не считал, кстати сказать, что в результате экспериментов открыл что-то важное. Он не носился со своими открытиями, не стремился их отоварить… Как и большинство художников прошлого, он обладал элементарной порядочностью. Он вышел из Царскосельского лицея. Он мог применять в творчестве шарлатанские приемы (из любопытства, с экспериментальной целью) – шарлатаном он стать не мог.
Вот чего нельзя сказать про крупных поэтов ХХ века, из которых каждый был причастен (в неодинаковой степени, конечно) шарлатанству.
Я произношу эти слова без осуждения.
Правильнее было бы сказать чуть по-другому: в ХХ столетии крупный русский поэт непричастен шарлатанству быть не мог.
Сразу по двум причинам не мог. Потому, во-первых, что стихи, лишенные декадентской изюминки, в наше время никому не нужны. На рынке их не продашь. И потому, во-вторых (это главное), что поэт, однажды хлебнувший декадентской отравы, не может уже без нее обходиться, как не может обойтись без героина два-три раза уколовшийся человек.
Выражение «декадентская отрава» принадлежит Георгию Иванову, вспомним стихотворение, в котором оно прозвучало:
Летний вечер прозрачный и грузный.
Встала радуга коркой арбузной,
Вьется птица – крылатый булыжник…
Так на небо глядел передвижник,
Оптимист и искусства подвижник.
Он был прав. Мы с тобою не правы.
Берегись декадентской отравы:
«Райских звезд», искаженного света…
Георгий Иванов знает лучше других декадентскую музыку («музыку, что жизнь мою сожгла»); Георгий Иванов всерьез предупреждает: «Берегись декадентской отравы»; но Георгий Иванов знает также, что в искусство будущего не проложена еще тропа, которая сумела бы обогнуть стороной область декадентства.
На прошлом чтении мы говорили про импрессионистов, чья живопись («отличные куски живописи») убила существовавшее до них изобразительное искусство. Никого больше не радует крылатый булыжник, выдаваемый художником-академистом за вьющегося в небе голубя, никому не нужна радуга, трудноотличимая от корки арбузной.
Так и в русской поэзии музыка Сологуба, музыка Анненского, черная музыка Блока навеки уничтожили поэзию, которая звучит хотя бы самую малость попроще и победнее.
Поэты, под чью кожу не были своевременно вколоты микробы декадентства, могут быть хорошими поэтами – такими поэтами в русском ХХ столетии были Бунин и, скажем, Твардовский, – но все-таки и Бунин, и Твардовский остаются в истории искусства хорошими русскими поэтами второго ряда. Они – не на магистральном пути.
Ну и хватит говорить про декадентство, которым на следующих чтениях нам придется заниматься слишком много.
На очереди у нас Случевский. Последний крупный поэт России, у которого славный принцип «полного соответствия между внутренней жизнью и ее словесным выражением» соблюдается неукоснительно. Этот поэт не всегда музыкален, он часто шершав и прозаичен. Но он чужд шарлатанству. В самых нескладных его стихах присутствует огромная поэтическая сила: присутствует истинная жизнь нескладной и шершавой человеческой души, сумевшей высказать себя с предельной точностью.
Но, прежде чем начать разговор о Случевском, необходимо разобраться с пятью-шестью поэтами, его современниками. Эти поэты – они значительные. Было бы неприличным обойти их вниманием.
Но времени у нас нет. Правду сказать, нет у меня и желания разбирать творчество этих поэтов досконально.
Соблюдем же приличия. Посвятим каждому из них несколько слов (как говорили во времена моего детства, «для галочки»).
Аполлон Григорьев.
Выдающаяся личность. Классик русской философии, не всеми еще в этом качестве узнанный. Но время признания приходит для Аполлона Григорьева неотвратимо.
Прочное звено, соединившее И. Киреевского (лучшее в его философском наследии) со Страховым, называвшим Аполлона Григорьева своим учителем.
Мыслитель по преимуществу.
Вдохновенный Розанов, ученик Страхова (и, тем самым, родной внук Ап. Григорьева на генеалогическом древе русской мысли), так однажды отозвался о нем: «вчитываясь в сочинения Ап. Григорьева <…>, испытывалось невольно, как, в конце концов, мысль совершеннее всего в человеке».
Лучший критик (как литературный, так и театральный) в русской истории.
Прозаик, написавший такую вещь, как «Великий трагик», – бесподобную вещь, мало оцененную, но являющуюся одной из вершин классической русской литературы ХIХ столетия.
Наконец, хороший поэт.
Поэзия и философия – они, несомненно, связаны внутренне (хотя никто еще их связь не утвердил формально).
Многие крупные поэты (Новалис, Мачадо, наш Фет) серьезно интересовались теоретической философией. Многих крупных философов к поэзии влекло. Платон и Шеллинг писали стихи. Ницше писал стихи. Иван Киреевский стихов не писал, но в поэзии разбирался профессионально. Страхов не только разбирался в поэзии лучше других критиков своего поколения, но и сам написал несколько проникновенных стихотворений («Не мир хорош, а хороша // В тебе порой твоя душа, // И не гармония природы // Звучит среди лесов и вод, // А сердце, в чистый миг свободы, // Само в груди твоей поет»). Отец Павел Флоренский в последние годы заточения в Соловецком лагере, предчувствуя гибель, напряженно трудится над поэмой «Оро», наивно рассчитывая сохранить с ее помощью для потомков (если и не для всех потомков, то хотя бы для младшего сына Михаила) свою живую душу. Крупнейший философ современной России, Николай Петрович Ильин пишет совершенно замечательные стихи!
Не далее как в прошлом 2017 году он написал четверостишие, посвященное Аполлону Григорьеву:
Вот и рвется струна за струной,
скоро станет гитара нагой.
Но я бью по последней струне:
Бог во мне, Бог во мне, Бог во мне…
Достойные поэтические поминки по человеку, который большую часть жизни бедствовал, который перед лицом бедствий был принципиально мужественен и тверд, который
