Чтения о русской поэзии - Николай Иванович Калягин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В 1905 году выходит из печати его трехтомное Полное собрание сочинений…
Умирает Голенищев-Кутузов в 1913 году, находясь на вершине официального признания и прочной, заслуженной славы, – умирает, одного только года не дожив до Первой мировой войны, навсегда уничтожившей тот светлый гармоничный мир, в котором поэт жил, которому поэт служил, которым поэт дорожил. Этого кошмара он не увидел.
Счастливчик, верно?
Как человек – да, возможно. Как поэт – однозначно нет.
Кому нужна поэзия, которая хороша в мирное и сытое время, а в годину скорби забывается всеми?
Страхов пишет в своем отзыве на двухтомник Голенищева-Кутузова буквально следующее: «Гр. Кутузов подражает Пушкину в стихосложении, в языке, во вкусе, простоте…», – и, не останавливаясь на этих частично справедливых тезисах (для полной справедливости следовало бы указать на гр. А. К. Толстого как на важного посредника между пушкинской поэзией и поэзией Голенищева-Кутузова), продолжает: «…но он старается подражать ему также в правдивости, и следовательно перестает быть каким бы то ни было подражателем». Вот это уже чистая схоластика! Страхов лукаво обходит молчанием (как не порадеть хорошему человеку, подавшему на соискание Пушкинской премии труд жизни) тот факт, что из подражательства ничего хорошего выйти не может в принципе. Бессмысленно подражать Пушкину даже и в правдивости. Правда у каждого – своя. Кому нужны ягненок, подражающий правде волка, или подражающая соловьиной правде свинья?
Вместо того чтобы подражать неприступному Пушкину, – следовало бы нашему поэту ископать в сердце собственный источник поэзии, пусть скромный, и стать в результате маленьким, но самобытным Голенищевым-Кутузовым…
Я называл сегодня Голенищева-Кутузова «респектабельным лириком», называл «солидным поэтом», мог бы назвать его еще «упитанным певцом» – все эти названия, по сути дела, оксюмороны. Все они для поэта оскорбительны. Но что же делать, если Голенищеву-Кутузову они все подходят?
Как поэт он действительно не холоден и не горяч. Он теплохладен.
И именно это обстоятельство может привлечь в будущем внимание просвещенного (т. е. солидного, респектабельного) читателя к его стихам.
Что скрывать, не только на Западе, но и в России отыщется сегодня немало людей, которым опостылела пресловутая «широта» русского национального характера, которые злобно шипят русскому человеку в спину: «Я бы тебя сузил».
Как много сегодня (даже и в России) читателей у Набокова, который Достоевского ненавидел! В самом деле, для людей, мечтающих о жизни в «общеевропейском доме», сделавших выбор в пользу умеренности, аккуратности и педофилии, абсолютно неприемлем сам Достоевский и неприемлема подмеченная им у русского человека «потребность хватить через край, потребность в замирающем ощущении, дойдя до края пропасти свеситься в нее наполовину».
Именно в поэзии Голенищева-Кутузова респектабельные людей могут найти то, что ищут (за вычетом педофилии, которой наш поэт не страдал). Они найдут в ней всякого добра понемножку! Ибо, как замечает Страхов в последнем абзаце своего академического разбора поэзии Голенищева-Кутузова: «Два тома его стихов обильны содержанием». В этих двух томах крайности отсутствуют! Эта поэзия – нормальная!
Владимир Соловьев называл Голенищева-Кутузова «поэтом смерти и Нирваны». Что ж, наш поэт действительно любил поразмышлять о смерти (находя «память смертную» полезной для человека) и стремился душой в те заоблачные выси, «Где отдых, и тень, и любовь, и привет, // Каких на земле не бывало и нет». Соловьев называл еще Голенищева-Кутузова поэтом «буддийского направления», намекая тем самым на реакционную закостенелость поэзии Голенищева-Кутузова, на отсутствие в ней революционного вращения. Что ж, революционности в произведениях Голенищева-Кутузова было действительно немного. Валерий Брюсов оспаривал тезис Вл. Соловьева «Голенищев-Кутузов – поэт смерти» и утверждал, что наш поэт «любил красоту земли и жизни», но вот душа его по временам «выше просилась». Что ж, правота Брюсова в этом случае очевидна. Надсон в статье 1884 года, перечислив основные темы поэзии Голенищева-Кутузова («предрекания родине небывалого могущества и славы, обеты смиренья, сетованья о том, что мы порвали связь с прошлым нашей отчизны и нашего народа»), горестно спрашивал: «Кому это не успело надоесть?»
Что ж, люди, которым не успели надоесть перечисленные только что Надсоном великолепные вещи, могут попытаться отыскать их в сочинениях нашего поэта. Бог в помочь, как говорили наши деды.
Сам я к числу активных читателей Голенищева-Кутузова не принадлежу.
Поэт Фофанов Константин Михайлович.
Вспоминая о нем, вспоминаешь невольно и пушкинскую строку:
Писал для денег, пил из славы.
Строка эта является пророческой по отношению к тому типу художественной культуры, который воцарился в мире со второй половины ХХ века.
Хотя Фофанову далеко еще было до заветной высоты, завоеванной в наши дни лучшими рок-певцами Запада, но провозвестником художественной культуры будущего его назвать можно.
Денег за стихи платили Фофанову совсем мало (дровяная торговля, которой занимался его отец, пока не спился, намного лучше обеспечила бы Фофанова материально). Здесь он не провозвестник. Но он, имея небольшое и грациозное поэтическое дарование, поражал воображение современников больше своими пьяными подвигами, чем своими стихами. Провозвестие в этом.
Несчастный человек! Выходец из социальных низов, потомственный алкоголик рано осознал в себе поэтический дар. Рано начал печататься. Первые публикации Фофанова обнадежили мудрого Суворина. Алексей Сергеевич открывает для стихов Фофанова зеленую улицу к своей газете «Новое время», которой в ту пору только очень ленивый человек в России не выписывал и не читал.
Является в свет первая книжка стихотворений Константина Фофанова; она имеет успех.
Дальше совсем уже начинается Голливуд. Юная смолянка Лидия Тупылева летит, как мотылек, на свет фофановского таланта, на шум его признания… Талантливый Константин всячески приветствует прилет высокородной Лидии… Совершается таинственный брак между потомственной дворянкой и гениальным сыном несостоявшегося до конца купца третьей гильдии – потомка олонецких крестьян.
Несчастные дети!
Талант Фофанова не развивается, известность его потихоньку угасает, гонорары, с самого начала невеликие, делаются с годами только меньше.
И конечно, жизнь Лидии Фофановой в браке – это какой-то непрерывный двадцатипятилетний кошмар. Нищета, нищета, нищета, пьяные вопли мужа, постепенное втягивание в совместную с мужем выпивку – и девять человек выживших детей (было еще несколько, умерших во младенчестве), награжденных от отца дурной психической наследственностью… В последние годы жизни поэта все его трудноисчислимое семейство существовало только на 50 рублей пенсии, которую благородный Суворин своему бывшему сотруднику ежемесячно выплачивал.
Несчастные дети…
Талант Фофанова – очевидный талант. Патриарх русской поэзии Фет, успевший заглянуть в первую книжку стихотворений Фофанова, отозвался об авторе благосклонно: «Поэтическая жилка в нем бесспорна, и я лично, а быть может и другие, можем порадоваться, читая Фофанова, бесследному исчезновению той поганой семинарской гражданской скорби, которой
