Чтения о русской поэзии - Николай Иванович Калягин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Таким необычным путем – через рукописные списки – пришла к Апухтину в 70-е годы слава. Гутенберг был им повержен!..
В середине 80-х годов наш поэт стал уже непререкаемой знаменитостью и главным поэтом России. Первый поэтический сборник Апухтина выходит в 1886 году тиражом три тысячи экземпляров (большой тираж для того времени) и выдерживает десять изданий.
Сборник по-своему любопытен. Если перелистывать его страницы рукой, если читать глазами стихотворения, его составившие, очевидной представляется правота Толстого: совершенно бездарно!
Лишь та, что возле Вас, волнует Вашу кровь.
И знайте: я не жду ответа
Ни на письмо, ни на любовь.
Вам чувство каждое всегда казалось рабством,
А отвечать на письма… Боже мой!
На Вашем языке, столь вежливом порой,
Вы это называли «бабством».
Действительно «боже мой!» В плане пошлости содержания, дальше идти уже некуда – дальше уже начинается Саша Черный: «Я шла по улице, в бока впился корсет». В плане формы тоже полная катастрофа: «кровь-любовь», «рабством-бабством», «каждое всегда»…
На самом деле все не так однозначно.
Уйдя в существенное молчание, воспитывая свой гений в тиши на протяжении 20 лет (а говоря простым языком, стуча двадцать лет подряд лбом в стену и убеждаясь снова и снова, что стена не расступается, что «как у Пушкина, Лермонтова и Тютчева» – не получается), Апухтин реально открывает новое направление в искусстве – одно из направлений, восторжествовавших в искусстве ХХ столетия и доныне торжествующих.
Я веду речь о синтетическом искусстве. Об искусстве составном.
Для простоты и для экономии времени приведу пример столь популярного сегодня деятеля искусств, как В. Высоцкий. Он кто больше? Актер, поэт, певец? Не первое, не второе и не третье. Он именно что синтетический художник. Кое-какая музыка, неповторимый хриповатый голос, недурные стихи (приобретшие, подобно апухтинским, всероссийскую славу без помощи гутенбергова пресса), объединенные бесспорным актерским мастерством. Гомерические пьянство и блуд – для славы. Безвременная кончина. Уберите любую из этих составляющих – и не будет того Высоцкого, которого уважал мудрый Кирилл Бутырин, которого в современной России любят миллионы. Этот крупный художник – составной.
Апухтин первым в России на путь синтетического искусства вступил.
Его стихи – не стихи, а либретто для музыкального моноспектакля, материал для мелодекламации. Апухтинская поэзия – поэзия принципиально камерная. Для ее восприятия нужны особая обстановка, особая атмосфера, особый музыкальный аккомпанемент, особый исполнитель с единственной интонацией… Но эти именно «бездарные» стихи, если к ним приставить правильные подпорки, могут нас очаровать, могут нас ошеломить. Здесь необходим посредник между читателем и автором: необходим умный режиссер.
Сам я не поклонник синтетического художества и специальными подпорками, которые заставили бы меня зарыдать над стихами Апухтина, не располагаю.
Но есть в творчестве Апухтина одна нота; она и без режиссера звучит сильно, она и без посредников впечатляет.
Тургенев, которому семнадцатилетний Апухтин послал свои стихи на суд, первым эту ноту почувствовал, ее осудил и в ответном письме посоветовал нарождающемуся поэту «отрешиться от настроений грусти и уныния».
Забавный совет! Как можно отрешиться от своей сущности? Апухтинская тоска – тоска врожденная и пожизненная, – экзистенциальная тоска.
Везунчик, казалось бы. Вся жизнь – радость и успех. Счастливое тихое детство, победоносная юность, зрелость, принесшая всероссийскую славу…
И постоянные грусть-тоска в стихах.
Советское литературоведение объясняло обычно апухтинскую тоску «мрачной атмосферой» царствования Александра III, в которое Победоносцев над Россией простер совиные крыла и в которое нашему поэту пришлось творить…
Очень глупо! Апухтин задолго до Победоносцева – при Николае I еще и на всем протяжении безсовинокрылого либерального царствования Александра II – в стихах тосковал.
Мне его тоска кажется следствием той тонкокожести, той сверхчувствительности, которыми Апухтин от природы был наделен.
Коротко сказать, он предчувствовал, мне кажется, какой страшный ожидает его конец.
Эта холостяцкая квартира в августе 1893, в которой Апухтин умирал (было-то ему всего 52 года), – эти, предшествовавшие смерти, два-три месяца влажной петербургской жары, которую Апухтин, чей лишний вес исчислялся уже не килограммами, но центнерами, провел в борьбе с удушьем – в одинокой борьбе! Эти синие губы, которые шептали навстречу придвинувшейся старухе с косой – стихи Пушкина. Ими одними Апухтин пытался защититься от смерти.
Очень трудно и очень долго наш поэт умирал.
Впрочем, мы не можем знать достоверно, что именно предопределило пожизненную апухтинскую грусть: совиные крыла, будущие астма с водянкой или какая-нибудь третья причина.
Но мы можем без труда указать на стихотворение, в котором апухтинская грусть вызрела и сосредоточилась, нашла себе идеальное выражение.
Пара гнедых, запряженных с зарею,
Тощих, голодных и грустных на вид,
Вечно бредете вы мелкой рысцою,
Вечно куда-то ваш кучер спешит.
Были когда-то и вы рысаками,
И кучеров вы имели лихих,
Ваша хозяйка состарелась с вами,
Пара гнедых!
Ваша хозяйка в старинные годы
Много имела хозяев сама…
«Да что хорошего в этих стихах? – возмутится иной читатель. – Одно только уныние, которое является, между прочим, греховным чувством. С унынием надо бороться! И что это такое – “много имела хозяев сама”? Стыдно и глаголати-то о подобных вещах. А уж в стихах размазывать…»
Распространенная, но очевидная ошибка! Бороться с унынием и воспевать, в противовес унынию, созидательный труд и христианскую веру художник не обязан. Художник обязан точно фиксировать в своих стихах вещи мира: созидательный труд, уныние, состарившуюся кокотку и всë остальное, что в мире есть.
Потрясающие картины созидательного труда смог дать Лев Толстой в «Анне Карениной» (сцена косьбы) и в «Войне и мире» (атака 6-го Егерского полка при Шенграбене). Отличная это вещь – созидательный труд! Мы знаем, что Бог не оставит труженика без награды.
Но когда Ахматова спрашивает: «Кто нас защитит от ужаса, который // Был бегом времени когда-то наречен?» – то она заговаривает о весьма древнем ужасе, от которого не заслонишься созидательным трудом, которому пытались сопротивляться только Будда да Екклесиаст. Даже у этих великих царей древности получалось неубедительно…
Мы знаем точно, что христианский троичный Бог спасет нас от бега времени (уже спас!), и, согретые своей верой, противостоим древнему ужасу. У кого-то лучше получается, у кого-то – хуже. Тяжкий опыт старения и умирания у каждого человека свой, индивидуальный. Умирать каждому из нас предстоит в одиночку.
В «Паре гнедых» Апухтина есть мрачные
