Чтения о русской поэзии - Николай Иванович Калягин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Земная слава проходит, золото превращается в «чертовы черепки».
Шарлатанство, оккультизм, личная нечистоплотность вождей – три вещи, на которых не то чтобы держится русский символизм (у него имелись более солидные подпорки), но которые в нем присутствуют. Это три ложки дегтя, отравившие бочку символистского меда.
И бог бы с ним с шарлатанством. Все эти литературные посвящения царице Клеопатре или Скворцову-Никонову-Степанову, все эти публичные рассуждения о вкусе жареного человеческого мяса, все эти брюсовские бледные ноги (изобретенные в действительности Малларме) – безобидные достаточно вещи. Брызги шампанского, игра молодых сил, надеющихся привлечь внимание к своей молодой литературной продукции. «Остановись, случайный прохожий! Погляди, какую необычную, новую совершенно вещь я для тебя изготовил».
И какой же подарок приготовил Брюсов случайному прохожему, доверчиво остановившемуся перед рекламным щитом, с которого открыто взрывали мозг наблюдателю и вырывали ему глаз чьи-то посторонние бледные ноги?
Не буколического же (в плане формы) Верлена.
«Декадентство и спиритизм. Да! Что ни говорить, ложны ли они, смешны ли, но они идут вперед, развиваются, и будущее будет принадлежать им».
Нормальному человеку покажется странным, что не веривший ни в чох, ни в грай Брюсов активно участвовал в спиритических сеансах.
Современный литературовед Н. А. Богомолов, написавший замечательную книгу «Русская литература ХХ века и оккультизм», так эту странность объясняет: «Символист уже изначально – теург, то есть обладатель тайного знания, за которым стоит тайное действие».
Связь европейского модернизма (особенно во Франции милой) с оккультизмом очевидна и общеизвестна. Наши старшие символисты были, повторюсь, верными учениками символистов европейских, притом же – «работниками одиннадцатого часа», пришедшими на готовое.
Им уже не нужно было доказывать простодушному российскому обывателю (потенциальному покупателю книжек), что символизм – это хорошо, это замечательно. Российский обыватель, читая свою утреннюю газету, встречал там на каждой странице имена Эдгара По, Бодлера, Ибсена, Ницше и был осведомлен о том, что «декадентство и спиритизм, ложны ли они, смешны ли», обязательны для ознакомления с ними, что они – общеевропейский тренд, общеевропейская мода.
Требовалось доказать потенциальному покупателю символистских книжек, задержавшемуся ненадолго перед рекламным плакатом «О закрой свои бледные ноги», что русские символисты ни в чем не уступают европейским настоящим. Что их тайное знание так же точно обеспечено тайным действием. Что русские символисты не болтуны просто, но могучие маги. И что стихи их следственно – о-го-го!
Иван Бунин напрасно удивлялся тому, что Брюсов постоянно «корчил из себя демона, мага». Такого именно поведения бизнес требовал.
Богомолов поясняет, что Брюсов «интересовался спиритизмом, оккультизмом, магией, но делал это с точки зрения позитивиста по натуре, берущегося подыгрывать (курсив мой. – Н. К.) то одному, то другому, но ни во что ни верующего полностью и окончательно».
Игровое начало – один из необходимых элементов искусства. Вымысел, повторюсь, есть изначальный материал стиха, по видимости только опирающегося на «звуки речей» и «типографскую значки». Нормально вполне, что русские символисты играли. Беда в том, что они постоянно заигрывались.
Мы для новой красоты
Преступаем все законы,
Нарушаем все черты…
С «новой красотой» у наших героев дела обстояли с самого начала неважно. Никаких следов присутствия могучей магии в реально осуществившихся символистских текстах разглядеть нельзя. Оставалось старшим символистам только усиливать напор по линии «преступлений» и «нарушений». Как говорится, не мытьем так катаньем…
Умный Брюсов обрушивает на психику потенциального покупателя символистских книжек мощный накат смыслов и сил, среди которых сами по себе стихи отступают на второй план. Тут уже входит в игру золотая пушкинская формула «писал для денег, пил из славы».
Брюсов не пил (к сожалению, может быть), он был морфинист.
Советская исследовательница З. Минц, характеризуя известное всему свету «эротическое поведение» Вяч. Иванова, характеризует его как «холодноватое» и «программное».
Не собираюсь в эту мутную тему вдаваться, но замечу вскользь, что от экспериментов, которым предавались наши старшие символисты в области «программного эротического поведения», пьяного революционного матроса стошнило бы.
Ясно же, что кратчайший путь к сверхчеловеческому начинается с расчеловечения. Разрушь в себе человека – и станешь теургом. Возможно.
Небезобидное это занятие – корчить из себя демона. Маска, бывает, прирастает к лицу.
На нашем тринадцатом чтении мы обсуждали замечательного поэта Полонского, который прожил долгую жизнь, который лет шестьдесят писал непрерывно стихи – и создал в результате три непререкаемых шедевра лирической русской поэзии: «Колокольчик», «Зимний путь» и «Песнь цыганки». В этих стихотворениях осуществилась реально высшая истина символизма: здесь простые слова (которые есть все в толковом словаре Ожегова, которые все использовались редакторами советских газет «Правда», «Известия» и «Ленинские искры» при сочинении передовиц) вступают вдруг в странные отношения и образуют сокрушительные комбинации, здесь под обычными с виду типографскими значками открывается второе дно, проступает какое-то бездонное содержание.
Символисты отдавали должное Полонскому (это их заслуга). Символисты знали цену таким вещам, как «Колокольчик» или «Песнь цыганки» (и это знание, несомненно, вменится им в заслугу). Они вообще сильны были в анализе (самое образованное поколение за 1158 лет русской официальной истории, повторюсь). Но они, поганцы, всесторонне изучив лучшие образцы русской и мировой поэзии, изловчились «второе дно» и «бездонное содержание» имитировать.
Если Полонский, наделенный поэтическим талантом от Бога, создал за 60 лет подвижнических трудов один-единственный «Колокольчик» (ну и два-три еще стихотворения, к этому запредельному уровню приближающихся), то столпы русского символизма поставили производство «Колокольчиков» на поток: по шесть штук в неделю – и почти как у Полонского. Вот это «почти» и решает дело. Между «Колокольчиком» Полонского и «почти колокольчиками» старших символистов – непроходимая пропасть. Муза, правду соблюдая, глядит… Ее не надуешь.
Адамович предлагал нашему «Серебряному» веку называться лучше «посеребренным».
«Есть предрассудок, – рассуждает он сердито, – что с появлением символистов началось будто бы возрождение поэзии.
Это не верно. Этого не было ни у нас, ни во Франции. Ранние стихи Бальмонта и Брюсова свидетельствуют лишь о некотором расширении кругозора – и только. Прежде был “гнет оков”, теперь “дрожь предчувствий”. <…> В чувстве же слова, в честности по отношению к нему был сделан резкий прыжок, – если и не назад, то в сторону».
Приведу еще раннее (1898 года) суждение Б. Никольского, глубоко проникающее, на мой взгляд, в сущность декадентства: «Творчество есть исцеление от эмоции, а декадентство – причинение эмоции <…>, магия, колдовство, но не искусство, ибо искусство есть процесс освобождения духа, <…> а декадентство есть порабощение духа. Декадентство – это Цирцея, превращающая людей в свиней. Декаденты
