Чтения о русской поэзии - Николай Иванович Калягин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И новый, лучший день, алея,
Зажегся для меня во мгле. —
И прокоснувшися к земле
Я встал с могуществом Антея.
Это важно, потому что это сбылось. Запутавшийся в жизни невротик, патентованный неудачник, которому даже самоубийство не удалось до конца, – поднимается с мостовой именно что могущественным человеком.
«С того дня он чувствовал себя как бы родившимся заново и еще более укрепился в мысли стать поэтом, служить высокой цели – искусству».
Не столь важно для нас с вами сегодня, что там Бальмонт чувствовал, – важно лишь то, повторюсь, что с Бальмонтом после неудачной попытки самоубийства сбылось. Он стал первым поэтом России. Любовь читателей, сочувственное внимание литературных критиков были ему отныне обеспечены. Сам Брюсов, соглашаясь с наглой похвальбой Бальмонта: «Предо мною другие поэты – предтечи», печатал в это время в модном журнале «Весы» различные возвышающие Бальмонта мнения: «Ни Пушкин, ни Лермонтов, ни даже Тютчев и Фет, не смогли с такой беспощадностью раскрывать перед читателями свою душу <…>. Бальмонт преобразил и пересоздал старые русские размеры стиха, напевы Лермонтова и Фета, дал им новую музыку, обогатил их новыми приемами, частью заимствованными у западных собратьев» и т. д. и т. п.
Счастливая способность сочинять в неделю по шесть шедевров (то есть таких стихотворений, которые представлялись шедеврами мало что понимавшим в поэзии современникам Бальмонта) не оставляла его на протяжении долгих лет, вплоть до революции 1905 года.
Не за тем ли поэт бросался в окно? Как вообще эту мутную и соблазнительную историю понимать?
Разобраться в ней, на мой взгляд, несложно.
В своей замечательной статье «О стихотворениях Ф. Тютчева» (1859 год) Фет пишет: «Все живое состоит из противоположностей; момент их гармонического соединения неуловим, и лиризм, этот цвет и вершина жизни, по своей сущности, навсегда останется тайной. Лирическая деятельность тоже требует крайне противоположных качеств, как, например, безумной, слепой отваги и величайшей осторожности (тончайшего чувства меры). Кто не в состоянии броситься с седьмого этажа вниз головой, с непоколебимой верой в то, что он воспарит по воздуху, тот не лирик. Но рядом с подобной дерзостью в душе поэта должно неугасимо гореть чувство меры».
Фраппировавшее почтенную публику заявление Фета, которое я выделил курсивом, есть метафора, которую сам Фет смог 25 лет спустя развернуть, растолковать и исчерпать в сжатом стихотворении:
Природы праздный соглядатай,
Люблю, забывши все кругом,
Следить за ласточкой стрельчатой
Над вечереющим прудом.
Вот понеслась и зачертила, —
И страшно, чтобы гладь стекла
Стихией чуждой не схватила
Молниеносного крыла.
И снова то же дерзновенье
И та же темная струя, —
Не таково ли вдохновенье
И человеческого я?
Не так ли я, сосуд скудельный,
Дерзаю на запретный путь,
Стихии чуждой, запредельной,
Стремясь хоть каплю зачерпнуть?
Фет ясно сознает, что струя «темная», а путь – «запретный», но Фет при этом остается в рамках поэтического ремесла, хотя и доходит до предельной его границы.
Бальмонт с легкостью указанную границу переступает, выламываясь из области святого искусства в тупую профанную реальность.
Какой-то действительно мелкий бес надоумил Бальмонта испытать метафору великого поэта на прочность, на продуктивность – и даже скостил ему два этажа из семи этажей, назначенных Фетом.
Рассмотрим поэзию Бальмонта лучшей его поры.
Очевидно вполне, что это второсортная поэзия. Ни Пушкин с Тютчевым, ни Фет с Лермонтовым, ни даже Мей с Апухтиным рядом с ней не стояли и близко мимо нее не проходили.
Бальмонт штампует «шедевры», синтезируя модную певучесть, присущую его непосредственным предшественникам в русской поэзии (Фофанову и Лохвицкой, в первую очередь), но в его синтезе присутствуют две ноты, предшественникам неизвестные.
Во-первых, это спецэффекты (совершенно в духе современных спецэффектов, применяемых Голливудом). Бальмонт, выступая на литературных вечерах, возглашал обычно с эстрады следующие два текста:
Лютики, ландыши, ласки любовные… —
и, единосущный лютикам, «черный челн»:
Берег, буря, в берег бьется
Чуждый чарам черный челн…
Подобные только вещи и убеждают обывателя в том, что за книжку стихов не напрасно заплачены деньги. «Да-с, батенька, это вам не старая угасающая поэзия типа “Ужасный день! Нева всю ночь// Рвалася к морю против бури” или “И внуки нас похоронят”. Так-то и я смогу. А вот попробуйте написать яркий и сочный стих, в котором все слова начинаются с одной буквы. Это же уму непостижимое достижение! Вот где оно – подлинное поэтическое мастерство».
Во-вторых, отличает Бальмонта устрашающая плодовитость, которая не снилась его предшественникам. Фофанов был пять-шесть раз в жизни по-настоящему певуч, Лохвицкая один только раз в жизни сочинила: «Не убивайте голубей…» Бальмонт, повторюсь, получил способность быть певучим автором еженедельно если не ежедневно.
Замечу, чуть забегая вперед, что наш герой – существо двоящееся. Бунин, близко знавший Бальмонта в пору его всероссийских триумфов, так пишет об этой его особенности: «Бальмонт был вообще удивительный человек. Человек, иногда многих восхищавший своей “детскостью”, неожиданным наивным смехом, который, однако, всегда был с некоторой бесовской хитрецой».
Брюсов в стихах так отозвался однажды о наружности и о внутренних качествах своего соратника:
Угрюмый облик, каторжника взор!
С тобой роднится веток строй бессвязный,
Ты в нашей жизни призрак безобразный,
Но дерзко на нее глядишь в упор.
…………………………………………………..
Но я в тебе люблю, – что весь ты ложь,
Что сам не знаешь ты, куда пойдешь…
(Замечу в скобках, что Бальмонт, познакомившийся с Брюсовым в 1894 году, свидетельствовал впоследствии: «Мы три года были друзьями-братьями».)
Гипнотическое воздействие Бальмонта на читающую публику продолжалось вплоть до революции 1905 года, когда в нашем герое возобладала «детскость» (вспомните, за что вышибали его в свое время из гимназии, из университета) – и он обрушился совершенно не по-взрослому на «проклятое самодержавие». Знаменитая оккультистка А. Р. Минцлова, курировавшая русскую поэзию от лица Международного Теософского общества, свидетельствует в эти дни: «Константин Дмитриевич пишет ужасные стихи, на гражданские мотивы – стихи, где нет ни
