Чтения о русской поэзии - Николай Иванович Калягин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Александр Грин – писатель настоящий, прирожденный. Писатель, к писательству предназначенный.
Я уже говорил на этих чтениях, что существуют две только категории авторов. Есть люди, которые пишут потому, что до них другие люди писали. Такие авторы тасуют слова, как тасует картежник колоду карт, и затем приступают к сдаче – «творят», присоединяя к словечку словечко. И есть люди, которые видят реально («в очах души своей, Горацио») картины, от которых невозможно отвязаться. Акт творчества становится здесь необходимостью, – необходимо объективировать то, что мелькает в башке, необходимо освободить башку от того, что в ней сидит и мелькает, – не дает спать, не дает жить.
Грин принадлежит, безусловно, ко второй категории писателей.
Вспомните, как искусно закомпоновал он в «Бегущей по волнам» историю двух своих браков. Как хороша экспозиция в «Дороге никуда» или в «Крысолове»! Сам Стивенсон (еще один англоязычный автор, оказавший на Грина несомненное влияние), стоя в сторонке, аплодирует…
Большой писатель – Грин. Очень большой. Будь это не так, не было бы миллионного юношеского праздника в Петербурге, не было бы и множества удачных фильмов, снятых в СССР и в РФ по произведениям Грина (с драматургией у этого автора был, очевидно, полный порядок).
И можно было бы выбранить М. П. Лобанова за то, что он назвал Грина «выдумщиком» и «романтиком» (в советской России последний термин. не угрожая уголовным преследованием, имел все же негативный оттенок), но нельзя бранить Михаила Петровича, потому что он сказал о Грине главное – он сказал, что лучшие произведения А. Грина написаны нечеловеческим языком. «Единственный клапан ее склонностей, захлороформированных воспитанием и судьбой…», – ну, это так. Это есть. «Я не понимаю, с какого языка он переводит» (Ахматова). Никто не понимает…
Важно осознать, что казус Грина – наша общая болезнь, а не индивидуальная вина молодого Гриневского.
До поры до времени он пытался писать по-русски. Целая книга – первый том старого «огоньковского» Собрания сочинения Грина (1966 год) – состоит из рассказов, написанных в традиционной манере. Рассказы нельзя сказать чтобы совсем никудышные. Но никаких грядущих триумфов (в виде миллионного праздника в Петрограде) они не обещают. Какой-то двухпроцентный Куприн времен «Поединка», семипроцентный Арцыбашев, двадцатипятипроцентный Сергеев-Ценский…
Третий сорт. Безнадëга – в плане будущих триумфов.
Осознав эту безнадежность, Гриневский сворачивает в сторону. Открывает Америку нового русского литературного языка, создает «Гринляндию».
Создание несложное! Всего-то требовалось – стилизовать родную речь под слог людей, переводивших для российского читателя начала 1910-х годов массовую беллетристику Запада.
Молодой Гриневский справился с несложным заданием. И получил от этого двойную выгоду.
Во-первых, массовому читателю (да и элитарному читателю тоже: вспомним Розанова, зачитывавшегося до 4-х часов утра 48-страничными выпусками «Шерлока Холмса») приятен был «переводной» язык постольку, поскольку приятны были массовому читателю сами эти переводы, сами эти выпуски. И молодой Гриневский, сумевший под язык «Шерлока Холмса» и «Монтигомо, Ястребиного Когтя» подделаться, приобрел популярность, сделался достаточно модным «беллетристом Грином».
Во-вторых (и это намного важнее), сам молодой Гриневский, писавший до поры до времени тусклые, по-польски депрессивные рассказы на русском наречии, сделался вмиг, едва только примерил на себя заемную шкуру «Грина», предприимчивым, изобретательным, легким – сделался не на шутку писателем! Он почувствовал себя великолепно в новой словесной оболочке! Он ободрился!
И заковыляли по свету «Тави Тум» с «Ассолью» – чертовы куклы (согласимся с Лобановым), одарявшие массового читателя «теми чувствами, которых в помине и не было в них», но которые (возразим Лобанову) были в Грине.
Проза Грина смахивает на театр марионеток, однако «беллетрист Грин», нужно признать этот факт, был талантливым кукловодом. Проза его принадлежит, следственно, к области искусства. Конечно, его искусство произрастает от искусственного корня; театр марионеток не каждому нравится, не каждому подходит. Но это не циничная подделка под «святое искусство» (вспомним Шиллера на минуту): не Голливуд. Грин верил в своих кукол. И куклы верили в талант своего режиссера, четко его задания выполняли.
Получилось в результате что-то экзотичное и уродливое, но – эффективное и новое. «Сказка – не сказка, жизнь – не жизнь»… Одним словом, фантастика (не научная, к счастью).
25 лет примерно продержался на плаву беллетрист Грин. В 1932 году молодому в сущности (51 год) мужику приходит конец с двух направлений сразу. С одной стороны, издатели сообщают Грину, что ни единой строчки оригинальных его произведений не будет больше в стране советов напечатано («вы отказываетесь соответствовать эпохе, и эпоха, в нашем лице, мстит вам»), с другой – рак желудка тупо и грубо начинает Грина поедать.
Бывший эсер мужественно вступает в разверзшийся перед ним океан безнадежности и успевает поставить в конце творческого пути эффектную точку: создает «Автобиографическую повесть».
Весьма необычная вещь! Образцовый русский литературный язык, которым она написана, – точный, прозрачный, как бы хрустальный (никаких «клапанов, захлороформированных воспитанием», нету здесь в помине) – свидетельствует лишний раз об изрядном авторском потенциале, которым Грин обладал.
25 лет подряд «переводя с американского», Грин истосковался, вероятно, по природному языку и как-то его в себе подкапливал, как-то под последнюю в жизни повесть подстраивался, готовил себя к ней…
Но в поздней автобиографии Грина отсутствует в принципе «био» – отсутствует жизнь. Достаточно мрачная вещь – эта «Автобиографическая повесть», в которой, за всеми хрусталями литературного стиля, проступают тотальные горечь и пустота.
Святые Отцы называли дьявола фантазером.
Мечтательность, фантазерство внушаются падшему человечеству с левой стороны – с правой стороны слышны только призывы к трезвению. Только духовно трезвому человеку Бог дает Свою благодать.
По всей видимости, идолы массовой культуры Запада высосали жизнь из писателя, который 25 лет преданно им служил.
Но видимость бывает обманчивой. И мне сдается, что Грин, крещеный, как все русские люди, во младенчестве, ни разу в своем творчестве от этого сакрального акта не отрекшийся, исповедовавшийся и причастившийся перед смертью, идолов массовой культуры в конечном счете переиграл. В исключительных случаях (случай Дон Кихота, случай Грина) марево, которое клубится над «рыцарем мечты», покрывая его с головой, рассеивается – и обнаруживается человек, стоящий двумя ногами на прочном духовном основании.
«По плодам узнаете их». Не случайно, наверное, сегодняшний праздник «Алых парусов» в Петербурге – достаточно сносный и веселый праздник!
В конечном счете, один Бог важен и постоянен. Один Он существует реально. А мы все – только высокая мечта, только мысль Бога о человеке. Мысль, которую Он рискнул однажды облечь в плоть…
Человек жив настолько, насколько он, повторюсь, связан с источником жизни.
Потому-то
